Но было бы односторонним сводить перемены в культурной жизни Византии только к стагнации, к умиранию старых традиций: варваризация сопровождалась вызреванием новых принципов мировоззрения и новых эстетических идеалов.
Предшествующий период был своего рода переходным временем: христианское мировоззрение еще не вытеснило античные традиции, античный идеал гармоничного сочетания духовного и физического. Сама церковная проповедь руководствовалась принципами античной риторики. К концу VII в. переходный период закончился: новые художественные приемы, новые жанры становятся господствующими и достигают классической завершенности. Так, в литературе этого времени господствует хроника, житие и литургическая поэзия.
Литература, изобразительное искусство, наука развиваются в рамках, предоставленных им христианским мировоззрением: священное писание и произведения отцов церкви определяют движение мысли. В каждой ситуации византийские писатели и художники готовы увидеть параллель к тому или иному эпизоду Библии, постоянно сопоставляют своих героев с библейскими, а цитаты из Библии или отцов церкви кажутся теперь лучшим выражением собственных суждений.
Литература и искусство приобретают откровенно дидактический характер: задачей творчества становится не образное отражение и познание мира, а пропаганда априорных, до познания реальности усвоенных идей. Творчество предназначено не осмыслять и объяснять, но «спасать», наставлять читателя (или, скорее, слушателя) и зрителя на правый путь, обличать порок.
Идеал гармонически цельной личности исчез: духовное совершенство заслонило физическую красоту. Военные доблести, острота ума, тонкость черт и быстрота ног — все это сошло на нет перед монашеским идеалом смирения, терпения, целомудрия, благочестия. Прославляя аскетизм, византийская литература и искусство объявили терпение подвигом.
Постепенно сужаясь, создается ограниченный набор художественных образов, присущих данному жанру. Герой жития рождается, растет, учится и совершает свои подвиги в соответствии с установившимся житийным каноном[165]. Император-иконоборец наделяется определенной суммой качеств: свирепостью, сребролюбием, гневливостью, тогда как благородный мученик стойко выдерживает злобу врага, буть то иноплеменник и иноверец или тиран.
Повышенный интерес к духовному, к сущности событий влечет за собой пренебрежение деталями: спиритуализация живописи и рассудочность литературы раннего средневековья определяются одинаковыми причинами. Художника и писателя равно волнует не многообразие преходящей действительности, а приближение к «истине», к абсолюту, к божеству.
Но средневековое мышление при всей своей устремленности к абстракции, к высшей идее, к богу не покидает почвы материального, и абстрактные идеи приобретают материальные формы. Религиозный культ мыслим лишь через посредство чувственных предметов и конкретных действий; человек средневековья нуждается в храмах, в символике, в иконах; он обращается к святому с большей надеждой, если может прикоснуться к костям этого мученика. Средневековая вера порождает яркие видения: верующему словно наяву чудятся богородица, св. Андрей, отгоняющий варваров, ужасные образы ада.
Христианская пропаганда демократична по своему адресу. Она всегда обращается к массам, и общая варваризация эпохи не могла не сказаться на культуре. Вместе с тем она не может оторваться от земных интересов маленького человека: сочувствие страдальцу становится постоянной темой искусства. Страдание поэтизируется — в центре христианского мировоззрения стоит образ страдающего бога.
Таковы некоторые из противоречивых черт византийской культуры раннего средневековья.
Наука и образование
(Евгений Эдуардович Гранстрем)
Развитию науки и образованности в иконоборческий период никак не могли способствовать ни тяжелое внешнее положение империи, ни ожесточенная длительная борьба между иконоборцами и иконопочитателями. И иконоборцы, и иконопочитатели в пылу столкновений не стеснялись в средствах и причинили немало вреда просвещению, знанию, книжным богатствам. Так, Феофан сообщает о разорении иконоборцами монастырских библиотек[166]. Об иконоборцах как врагах просвещения писал и современник событий — лангобардский историк Павел Диакон[167].
Среди монахов-иконопочитателей невежество не считалось большим пороком, так как для монаха и христианина следовать церковным заповедям было важнее, нежели уметь читать[168]. Наставник Иоанна Дамаскина, суровый простой монах, говорит Иоанну: «И не возносись знанием, которое ты приобрел; знание монашеское и подвижническое не ниже его (т. е. мирского знания), но гораздо выше его по своему положению и мудрости… О мирских науках, которые ты изучил, не говори и не вспоминай вовсе»[169]. VII вселенский собор, собор победивших иконопочитателей, предъявлял весьма скромные требования к образованности кандидатов на епископские кафедры: от них обязательно требовалось только хорошее знание псалтири, а осведомленность в евангелиях и прочих библейских книгах признавалась только желательной. Следовательно, общий уровень образования духовенства не был высоким[170].
169
См. арабское житие Иоанна Дамаскина в русском переводе, в кн.: Иоанн Дамаскин. Полное собрание творений, т. I. СПб., 1913, стр. 16–17.