Византийцы широко практиковали институт соправителей, который в какой-то мере должен был обеспечивать упрочение принципов легитимности: еще при жизни государя его сыновья или иные близкие родственники становились соправителями[342]. Но если в VII в. соправителей (формально) избирал народ, то в IX–X вв. их, как правило, назначал сам василевс. Институт соправителей не обеспечивал династического принципа престолонаследия, сам являясь порождением слабости легитимных представлений. К тому же институт соправителей (число которых было подчас довольно значительным) не мог не ограничивать полновластие «великого василевса». Тот самый церемониал, который возносил императора до уровня божества, ставил, как это ни парадоксально, определенные пределы полновластию василевса. Ритуал облачений, выходов, приемов погружал государя в рутину обычаев и правил, изменить которые было невозможно. Константин Багрянородный сообщает весьма примечательное предание: в храме св. Софии хранились императорские венцы и иные украшения, предназначенные для больших праздников: если василевс наденет их в будний день, его ждет болезнь и тяжкая смерть. Но не только церемониал Большого дворца нерушим — император бессилен лишить вельможу титула; титул, однажды пожалованный, остается пожизненным.
Традиционализм, с такой яркостью выразившийся в рутине придворного ритуала, накладывал свою печать и на политическую жизнь страны. Император рассматривался как хранитель традиций, будь то римское право или постановления соборов; если расправа с отдельным лицом не доставляла василевсу особенных сложностей, то попытка сколько-нибудь серьезных реформ расценивалась как нарушение божественных установлений. Этот традиционализм, превращая василевса в «раба церемониала», подчеркивал (как и отсутствие твердого порядка престолонаследия), что «божественным» и полновластным является не каждый данный император, но василевс «вообще», самый принцип императорской власти. Иначе говоря, обожествляется не личность императора и не данный род, имеющий исключительные права на престол, но самый императорский престол, средоточие государственного аппарата. Усиление государства в византийских условиях IX–X вв. — это не усиление личной власти государя, а возрастание роли центрального аппарата, возрастание централизации.
Вместе с тем в византийской конструкции императорской власти начинают проявляться новые тенденции, порожденные воздействием феодальных отношений. Это прежде всего упрочение принципа легитимности и возникновение элементов частноправовых отношений между государем и подданными. В X в. византийский «самодержец» (αυτοχρατωρ), по собственному произволу распоряжающийся жизнью и имуществом подданных, заключает частный договор с тем или иным из подданных, подтверждая свои обещания клятвой[343].
Как и на Западе, господствующий класс в Византии IX–X вв. имел иерархическую структуру, но в отличие от Запада византийская иерархия основывалась не на вассально-ленных связях, а на раздаваемых императором титулах. Согласно «Клиторологию» Филофея[344] (обряднику, составленному в самом конце IX в), византийская сановная знать и все чиновничество разделялось по 18 рангам: в IX–X вв. каждый чиновник — от самой мелкой пешки в государственном аппарате до руководителей центральных ведомств — должен был иметь титул.
Редко встречавшиеся высшие титулы (кесарь, новелиссим, куропалат и т. п.) жаловались почти исключительно ближайшим родственникам императора. За этими экстраординарными титулами следовали чины первого класса (магистр, анфипат, патрикий и протоспафарий), обладатели которых составляли верхушку византийского чиновничества. Число магистров не должно было одновременно превышать 12 человек[345]. Самые термины, обозначавшие высшие титулы, восходили к римской терминологии: «патрикий» соответствовал римскому патрицию, «анфипат» — римскому проконсулу. Однако византийская действительность IX–X вв. не знала ни римских патрициев, ни проконсулов: соответствующие термины оказывались лишь старой оболочкой, под которой скрывалось новое содержание[346]. Термин «протоспафарий», появившийся впервые в поздней Римской империи, обозначал тогда первых императорских спафариев («меченосцев») и только с начала VIII в. сделался названием чина[347].
Ниже протоспафариев шли чины второго (спафарокандидаты), третьего (спафарии) и четвертого класса; к последнему Филофей причисляет различные титулы, позднее (в XI в.) обозначавшиеся единым термином — «кандидат».
342
G. Ostrogorsky. Das Mitkaisertum im mittelalterlichen Byzanz, in: Е. Коrnemann. Doppelprinzipat und Reichsteilung im Imperium Romanum. Leipzig — Berlin, 1930, S. 167 f.
344
Издан: J. Bury. The Imperial Administrative Svstem in the Ninth-Century. London, 1911, p. 131–179.
345
А. Воak and J. Dunlap. Two Studies in Later Roman and Byzantine Administration. London, 1924, p. 30–32.
346
См. об анфипатах — R. Guilland. Etudes sur]'histoire administrative de l'empire byzantin. — REB, 15, 1957, p. 5–24; о патрикиях — R. Guilland. Les patrices byzantins sous le resne de Constantin VII POP-phyrogenete. — SBN, IX, 1957.
347
CM. R. Guilland. Etudes sur I'histoire administrative de l'empire byzantin. — Byz., XXV–XXVII, 1955–1957, p. 649–695.