Смена императоров-иконоборцев на царей-иконофилов никак не повлияла на эту тенденцию. Когда римские легаты на VII Вселенском Соборе публично объявили категоричное требование понтифика, очень похожее на приказ, исключить из титулатуры Константинопольского патриарха предикат «Вселенский», цари и присутствовавшие Отцы сделали вид, что не заметили этого. Примечательно, что требование было обращено именно к императорам: Римский папа, безусловно, понимал, кто реально правомочен решать такие вопросы. К тому же ему очень хотелось наглядно показать, что только цари близки по положению к предстоятелю Апостольской кафедры, и потому он обращается к ним как равный к равным. Но легаты настаивали, императоры. отмалчивались. Как следует из «Деяний» Собора, ситуация едва не закончилась публичным скандалом. Но царские сановники твердо стояли на своем, и легаты дрогнули. Они так и не решились покинуть зал заседаний и повторить требования понтифика в другие дни.
Понятно, что Константинопольские архиепископы с благоговением отнеслись к царям, силой власти которых взошли на вершину пирамиды церковной власти. В такой ситуации бросать тень на имя и статус Римского царя было для восточного клира себе дороже: немедленно ставились под сомнения права, полученные от императора Константинопольским патриархом. Ведь если царь оказывался неправомочным лицом, то каким церковным обычаем и каноном можно было обосновать полномочия патриарха?
Однако вскоре возникли затруднения неожиданные, ранее невиданные, беспрецедентные. Императоры, вне зависимости от личной позиции, никогда не оставались безучастными к любому догматическому и даже каноническому спору, если те создавали угрозу Церкви. Как справедливо отмечал один автор, «не правилен тот прием при оценке византийской системы отношений между государством и Церковью, по которому Церковь при православных императорах оказывалась состоящей в таких-то отношениях, а при императорах еретиках в совершенно противоположных. На самом деле разницы в отношениях православных и еретических императоров к Церкви не было: те и другие вытекали из одного и того же начала. Догматическое учение Православной Церкви не составляло чего-либо окончательно выясненного и формулированного; для этого потребовался продолжительный процесс выяснения и формулирования, и нет ничего необъяснимого в том обстоятельстве, если император не всегда оказывался на стороне православной партии, а принимал сторону противоположной партии»[642].
Однако после окончательного восстановления иконопочитания для всех стало очевидным, что целая плеяда блестящих царей — Лев III, Лев IV, Лев V, Михаил II, Феофил являлись в буквальном смысле слова неправоверными василевсами, а Константин V — вообще ересиархом. Они руководствовались теми же соображениями, что и их предшественники, но на этот раз имелись серьезные отклонения от прежних методов обеспечения единомыслия. Цари-иконоборцы не останавливались перед крайним способом защиты своей религиозной политики — казнями (единичные явления при прошлых церковных расколах), и кровь мучеников обильно (по сравнению с прошедшими временами) потекла по эшафоту.
Кроме того, ранее решения Вселенских Соборов, реципированные Римским епископом и всеми патриархами, становились для Византийских императоров неким эталоном Православия. Они могли варьировать способы практической реализации их решений, но не возвращались к предметам догматических споров, уже рассмотренных Вселенскими собраниями. На этот раз все было иначе: император Лев V ревизовал VII Собор, не признав его Вселенским. Это было наглядное отклонение от старых традиций со стороны императоров.
642