С первого взгляда всем стало ясно, что св. Фотий и его приверженцы руководствуются совсем иными соображениями, чем св. Игнатий. Не идти против течения, а управлять течением во имя благоденствия Церкви и Римского государства было стремление молодого Константинопольского патриарха. Чрезвычайно щепетильный в вопросах веры и нравственности, он не дал согласие на патриаршество до тех пор, пока епископ Митрофан Смирнский не поклялся, что св. Игнатий разрешил избрать вместо себя на патриарший престол другое лицо, — св. Фотий был человеком иного склада.
Еще будучи светским лицом, он принимал участие в пирушках царя, но вел себя сдержанно, хотя как-то раз продемонстрировал, что может выпить много вина. Конечно, он не стал отлучать от Церкви и Таинства Причастия всесильного Варду, а провел с ним много увещевательных бесед. Своему предшественнику, томящемуся в ссылке, св. Фотий отправил послание, в котором обещал почитать того как отца. Его образ был до того светел и привлекателен, что даже противникам претил не он сам, а то обстоятельство, что св. Фотий становился «Вселенским» патриархом при живом св. Игнатии[710]. После интронизации св. Фотий начал управлять Восточной церковью, строго соблюдая обязанности архипастыря, но в то же время умудряясь не испортить отношения с «властями предержащими». Михаил III не мог нарадоваться на патриарха, Варда вел с ним частые беседы о нуждах государства, а сам св. Фотий не уставал ходатайствовать за св. Игнатия и его сторонников, хотя прекрасно знал, что это может обернуться ему во зло.
Однако радость константинопольцев по поводу умиротворения Церкви оказалась недолгой. Вскоре под влиянием своих сторонников («игнатиан»), и в первую очередь, епископа Смирнского Митрофана, св. Игнатий из далекой ссылки уведомил всех, что не считает каноничным поставление св. Фотия в патриархи, поскольку сам еще не сложил с себя сан. Справедливости ради отметим, что св. Игнатий действительно имел много достоинств как пастырь и многие сожалели о его низвержении. Если бы экс-патриарх теперь оставил кафедру, все бы утихло само собой — св. Фотий имел не меньше достоинств, которые с каждым днем умножали число его поклонников. Но св. Игнатий, что называется, поднес спичку к пороховой бочке, после чего события приняли уже самостоятельный оборот и заметно ужесточили отношения сторон.
В январе 859 г. игнатиане без разрешения властей организовали Собор в храме св. Ирины и предали анафеме св. Фотия. Там же было оглашено послание св. Игнатия, который заявлял, что пока он находится в изгнании, никто в Церкви не вправе совершать священнодействия (!). Конечно, это было сверхординарное, непродуманное и глубоко ошибочное решение, которое не могло не вызвать обратной реакции[711]. В ответ Константинопольский патриарх продемонстрировал, что и он может быть жестким. Святой Фотий созвал Собор в храме Святых Апостолов и предал анафеме самого св. Игнатия.
Тогда поклонники св. Игнатия, к которым относились и студиты, обратились с посланием в Рим, требуя «спасения». Монахи неспроста подозрительно смотрели в сторону св. Фотия. Он действительно не очень благосклонно относился к современному ему монашеству, прекрасно зная все негативные практики, присутствующие в обителях, и думая о том, как их следует искоренять.
Естественно, он даже на минуту не задумался над тем, чтобы просить у Римского епископа подтверждения каноничности своего поставления. Соблюдая древнюю традицию, патриарх лишь направил письмо Римскому папе Николаю I (858–867), в котором уведомил того о своем избрании, изложил вероисповедание и отметил, что, с глубоким почтением относясь к достоинствам Апостольской кафедры, надеется на добрую помощь понтифика в деле умиротворения Восточной церкви.
«Лучшее общение, — писал св. Фотий Римскому епископу, — есть общение веры, она есть важнейшая основа истинной любви. Поэтому я и излагаю вкратце свое исповедание веры, и вы тем с большей теплотой и готовностью удостойте своих молитв, чем больше — наша склонность к вам». Затем в конце письма Константинопольский патриарх вновь просил святых молитв у апостолика, замечая, что не желает ничего другого, как просто нормального церковного общения с ним, как равный по статусу епископ. И все — никаких призывов о помощи, никакого намека на верховный авторитет Римского епископа; письмо наполнено духом любви, собственного достоинства и понимания статуса Константинопольской церкви[712].
711