Завершая изложение своей «теории разделения властей», Римский епископ привел различия между государством и Церковью. Император, как отмечает он, казнит, наказывает провинившихся людей, ссылает в ссылку. Церковь — уврачует их, возвращает к Господу чистыми и непорочными. «Видишь, император, — вопрошает он, — различие между Церковью и государством?»[84] Заметим, что папа применяет термины, неизвестные римскому сознанию, поскольку в Римском государстве Церковь признавалась неотделимой от Империи и являлась с ней одним органическим целым.
Затем апостолик внезапно опять свернул с пути, вспоминая об отвергаемой им «симфонии властей». «Но когда все совершается мирно и с любовью, тогда христолюбивые императоры и благочестивые архиереи, в своих совещаниях, являются одной, нераздельной силой»[85]. Нетрудно понять, что такая разноголосица в двух близких по времени посланиях означает только одно — отсутствие в Риме (пока еще) четко сформулированной доктрины власти папы в Церкви. Основное доказательство на этот счет по-прежнему покоится на старом утверждении, будто первенство апостола Петра мистически перенеслось на Римского епископа, и потому тот является высшим среди всех других епископов. Все остальное — эклектика.
Наконец, в качестве последнего «аргумента» приводится тот незамысловатый довод, что вне зависимости от принятия Львом III слов Григория II он не в силах причинить ему вреда. Предвосхищая возможную месть царя за свои бранные слова, папа открыто угрожает, что за его спиной стоит Запад, все царства которого почитают понтифика своим духовным главой. И стоит только Римскому епископу отъехать на 24 стадии в сторону Кампании, как он станет недоступным для гнева царя[86].
Совокупно это означает отказ принять царский эдикт, призыв к восстанию, нежелание поддержать созыв императором Вселенского Собора. Понятно, что два гневных послания в Константинополе оценили как открытый вызов. Поэтому император направил в Италию флот. Согласно преданию Римской церкви (впрочем, подлинность которого весьма сомнительна), царь попутно решил физически устранить Римского епископа. Византийский сановник Василий, хартулларий Иордан и иподиакон Лурион получили приказ убить папу Григория II, но их замысел был раскрыт. Василий спасся бегством в монастыре, а его сообщники были убиты народом. В это время в Равенну прибыл новый экзарх Павел, которому Византийский царь поручил подавить восстание в Риме любым способом. Его войска двинулись к древней столице, но папа уже призвал на помощь лангобардов, которые перекрыли византийцам дорогу у Саларского моста. Греки повернули обратно, и Павел неожиданно открыл для себя, что опасность угрожает не столько папе, сколько ему самому. Дошло до того, что многие города средней Италии пригрозили избрать на царство нового василевса.
Но тут в дело вмешался сам Григорий II — он понял, что альтернативой Константинополю могут стать лангобарды, а такие перспективы его не устраивали. Ситуация сложилась парадоксальная: из всех итальянских владений Константинополя только Неаполь сохранил верность императору, а Рим и остальные города полуострова не признавали его лично как своего царя. Тем не менее они по-прежнему заявляли о своей принадлежности к Римской империи, считая одновременно с этим своим единственным защитником Римского епископа. Как справедливо отмечают, именно в эти годы светская власть апостолика в Италии приобрела реальные очертания[87].
Когда в 731 г. на престол вступил папа Григорий III (731–741), казалось, что конфликт если и не будет окончательно устранен, то по крайней мере смягчится. Император благосклонно признал нового понтифика, всячески демонстрируя ему свое уважение, но папа направил Льву III такое гневное письмо, что кардинал, которого апостолик направил с посланием в Константинополь, отказался доставить его даже под угрозой низвержения из сана[88].
84
Второе послание святого отца нашего Григория, папы Римского, о святых иконах / ДВС. Т. 4. С. 328, 329.
85
Первое послание святого отца нашего Григория, папы Римского, к императору Льву Исаврянину. С. 325.
87