По другим версиям, Соборы представляли собой высший орган духовной власти в Церкви[321]. Но составлявшие Соборы Боговдохновленные Отцы не только выражали абсолютные догматические суждения по вопросам вероисповедания, но принимали каноны, а также выносили дисциплинарные решения в отношении определенных лиц. Это, конечно, явное свидетельство того, что Соборы непосредственно осуществляли властные полномочия в Церкви, а не только демонстрировали высочайший духовный авторитет.
Таким образом, ответы на поставленные вопросы нужно искать в другой плоскости, для чего следует обратиться к фактам истории. Как известно, с воцерковлением Римской империи на место языческого жречества пришла Церковь, воспринявшая от своего предшественника все те полномочия и прерогативы, какими тот владел по римскому праву. Возникло великолепное «симфоническое» единство Церкви и Римской империи, где все устремления жизнедеятельности и власти, и каждого клирика, и рядового христианина были посвящены единственной цели — распространению и сохранению Православия во имя спасения человека и «жизни будущего века».
Это органическое единство по своей природе принципиально не могло существовать в условиях «параллелизма» двух союзов — политического и духовного. Вселенская Римская империя стала Церковью, а Кафолическая Церковь отождествила себя с Римским государством, чтобы Православие распространилось по всему миру и изменило падшего человека, вернуло его к Богу. И в центре этой «симфонии» стояла величественная фигура вселенского самодержца, Римского царя. Единственно он соединял собой два различных по природе союза, зримо являя собой высшую, священную, Богоустановленную власть во всей Вселенной. Как носитель единой высшей власти — политической и церковной, как единый для Церкви и государства абсолютный источник законотворчества, император становился верховным гарантом и главным защитником Православия. Иными словами, царь стал средоточием «симфонии», немыслимой без него.
Это был единственно возможный образ жизни для тех величественных исторических времен, когда только-только зарождался сам христианский мир. Конечно, как и любое земное творение, «симфония» Церкви и государства времен Византии знала свои блестящие страницы и негативные примеры, обусловленные тем простым соображением, что никогда земная власть — образ и подобие власти Царя Небесного, не станет выше самого идеала или им самим. Это относится как к несовершенству земной власти в любых ее проявлениях, так и к власти церковного управления, реализуемой теми же людьми с такими же недостатками, какие присущи нам. Но можно ли оценивать какое-то событие исключительно на основе отрицательных примеров?
Отношения между Церковью и Римской империей со времени св. Константина I Великого, справедливо отмечал известный русский канонист, обычно обозначают термином «союз». При всех положительных сторонах такого терминологического обозначения этого специфического характера отношений, нельзя не заметить, что данное понятие было неведомо в те древние времена. Ни в одном императорском эдикте, ни в одном правиле канонического законодательства такой термин никогда не употреблялся. Есть единственная ссылка на него в известной VI новелле императора св. Юстиниана Великого, где речь идет об условиях «симфонии» царства и священства, но совершенно не в том контексте, к которому мы привыкли. Ни св. Юстиниан I, ни его многочисленные предшественники и преемники по трону не разделяли Церковь и Римскую империю. Для них это — одно целое, различные эманации единого церковно-политического тела.
Понятие «союз», как справедливо замечается далее, обычно соединяется с представлениями о взаимном соглашении, явном или тайном, «но, во всяком случае, сопровождающимся тем, что каждая из сторон поступается в пользу другой известной долей своей независимости для более успешного достижения общими силами специальных целей»[322].
Очевидно, никаких соглашений между политической и церковной властью не лежало и не могло лежать в период царствования св. Константина Великого, хотя бы потому, что никакой единой и централизованной церковной власти, с которой можно было бы вступить в соглашение или «союз», в то время просто не существовало. Кроме того, подобный отказ от теократических основ, безусловных вообще для всех древних государств, был совершенно немыслим в те времена, когда мир жил одной религией.
322