Но на этом же заседании диакон Епифаний, представлявший епископа Сардинского, как ни в чём не бывало вновь назвал Константинопольского патриарха «вселенским», и не был одёрнут римскими легатами[801].
Папы «древнего Рима» горячо протестовали и негодовали, видя, как их Константинопольский собрат вторгается в дела других патриархий и даже смеет рукополагать патриархов. Это действительно имело место. Так, в 537–538 гг. был поставлен на Александрийскую кафедру патриархом Миной Павел Табеннисиот. В 572 г. патриарх св. Иоанн Схоластик поставил Александрийским патриархом Иоанна IV (569–579). А когда Антиохийский патриарх Анастасий (559–570 и 593–598) стал упрекать его за самовластие, то Схоластик освободил его от должности и поставил на Антиохийскую кафедру Григория (570–593)[802]. Но понтифики не хотели замечать, что Константинопольские архиереи лишь копируют их образ действий, ровным счётом ничего не добавляя ни в основания своей высшей церковно-политической власти на Востоке, как их формулировали в Риме, ни в её существо.
Двоякое, едва ли совместимое с нравственными идеалами поведение Римского папы Вигилия, ставшее объектом осуждения даже на Западе; неопределённость его богословской позиции, вполне раскрывшаяся накануне, в ходе и после Пятого Вселенского Собора и позорный факт исключения этого понтифика из диптихов по приказу императора св. Юстиниана Великого, сильно подорвали авторитет Римского престола. И праздничные славословия со стороны папы св. Григория Великого в адрес ненавистного на Востоке узурпатора Фоки также едва ли могли укрепить доверие императоров к Риму. Но тут «на помощь» понтификам подоспели сомнительные с точки зрения Православия «Эктесис» патриарха Сергия и «Типос» патриарха Павла, а также порождённое целым рядом восточных архиереев монофелитство, наводнившее собой весь Восток и лишь в лице Рима получившее непримиримого оппонента.
Папы немедленно использовали все выгоды создавшегося положения, чтобы наглядно доказать, как рискуют Римские императоры, доверяясь сомнительному богословию Константинопольских патриархов. И Шестой Собор, созванный императором Константином IV, прекрасно подходил для восстановления и упрочения авторитета Римской кафедры. Позиция Константинополя на Востоке к тому времени была уже настолько сильна, что, во-первых, в посланиях, которыми обменивались папа Агафон и император Константин IV, неизменно речь шла о «двух частях» Вселенской Церкви — Константинополе и Риме. А, во-вторых, чтобы подчеркнуть административно-церковное и богословское значение Апостольской кафедры, папе пришлось прибегнуть к «наглядному» способу доказывания, чего никогда не случалось раньше, — направить в столицу Империи не только легатов, но и представителей западных епархий, должных засвидетельствовать своё единомыслие с Римом.
В первую очередь, в своём послании папа Агафон затронул вопрос о непогрешимости Римской кафедры и её епископа. Рассуждая об апостоле Петре, которому Господь поручил, по его словам, пасти духовное стадо, понтифик далее продолжает: «Находясь под его покровительством, сия его Апостольская церковь никогда не уклонялась от пути истины ни в какое заблуждение. Его авторитет, как верховного всех апостолов, всегда признавала вся Кафолическая Церковь Христова и Вселенские Соборы. Его апостольскому учению во всём следовали все достопочтеннейшие Отцы. Через это учение воссияли более уважаемые светила Церкви Христовой. Этому учению следовали святые православные Учители».
802