Как только г-н Гримани узнал, что я взял каюту на том же корабле, на котором этот сеньор направляется на Ксанту, он не мог сдержать нетерпения, чтобы меня просветить и рассказать мне о чести и преимуществе есть за столом этого человека. Он мне сказал с самым любезным видом, что я доставлю ему удовольствие, пойдя с ним познакомиться с мадам, его женой, которая плывет вместе с ним. Я проделал это на следующий день и увидел очаровательную женщину, несколько на закате, но глухую. Мне не на что было надеяться. У нее имелась прелестная дочь, очень молодая, которую она оставляла в монастыре, и которая со временем стала знаменитой. Я полагаю, что она еще жива, вдова прокуратора Трон, фамилия которого теперь угасла.
Я не видел человека более красивого и лучше выглядящего, чем монсеньор Дольфин, отец этой дамы. Кроме того, он отличался выдающимся умом. Очень красноречивый, очень учтивый, прекрасный игрок, всегда проигрывавший, любимый всеми женщинами, которых добивался, всегда бесстрашный и ровный в счастье, или вопреки фортуне. Он путешествовал без разрешения, и, попав в немилость волей обстоятельств и из-за неблагодарности правительства, был приглашен на службу иностранными властями. Знатный венецианец не может совершить большего преступления; его вызвали и заставили вернуться в Венецию, где приговорили провести некоторое время в Пьомби.[10].
Этот человек, очаровательный, благородный, и притом богатый, вынужден был просить у Большого Совета доходной должности, и его назначили советником на остров Ксанту, но он направлялся туда с такой свитой, что на прибыль там нельзя было рассчитывать.
Этот знатный венецианец, Дольфин, такой, как я описал, не мог сделать карьеру в Венеции. Аристократическое руководство может дышать спокойно, лишь опираясь на фундаментальный принцип равенства между аристократами. Итак, невозможно судить о равенстве, хоть физическом, хоть моральном, иначе, чем по видимости, откуда следует, что гражданин, в случае, когда он не таков как другие, или хуже других и не хочет подвергаться преследованию, должен употребить все свое уменье, чтобы не казаться таковым. Если у него большой талант, он должен его скрывать; если он амбициозен, он должен притвориться, что пренебрегает почестями; если он хочет что-то получить, он не должен ничего просить; если у него красивое лицо, он должен его прятать: он должен держаться плохо, одеваться еще хуже, его наряд не должен быть изысканным, он должен свести к забавному все, что есть в нем странного, исполнять дурно реверансы, не хвастаться большими заслугами, не выделяться в искусстве, скрывать свой хороший вкус, не держать повара-иностранца; носить плохо расчесанный парик и быть слегка неряшливым. Г-н Дольфин-Буцентавр, не обладая ни одним из этих качеств, не мог сделать карьеру в своей родной Венеции.
Накануне моего отъезда я не выходил из дома мадам Орио. Она пролила слез больше, чем племянницы, и я пролил не меньше. Сотню раз в эту последнюю ночь они говорили мне, умирая от любви в моих объятиях, что они меня больше не увидят, и так и случилось.
Глава IV
Комическая встреча в Орсаре. Путешествие на Корфу. Пребывание в Константинополе. Бонневаль. Мое Возвращение на Корфу. Мадам Ф. Фальшивый принц. Мое бегство с Корфу. Мои сумасбродства на острове Казопо. Я попадаю под арест на Корфу. Мое скорое освобождение и мои триумфы. Мои успехи с мадам Ф.
Глупость служанки гораздо опаснее, чем злоба, и опасней для хозяина, потому что он может наказать злую, но никак – глупую: он должен ее отослать и учить жить. Моя использовала три тетради, содержавшие в подробностях то, что я собирался, в общем, здесь описать, как бумагу для хозяйственных надобностей. Она мне сказала, в качестве оправдания, что листы бумаги были использованы и исписаны каракулями, со множеством помарок, она решила, что они были оставлены для ее нужд, с отличие от чистых и белых, лежащих на моем столе. Если бы я хорошо подумал, я не впал бы в гнев; но первым действием гнева является как раз лишать разум способности мыслить. Хорошо еще, что она тратит на меня немного времени; «irasci celerem tamen ut placabilis essem»[11]
Потеряв время на то, чтобы сделать ей выговор, на который она слабо реагировала, и доказав ей, что она животное, очевидными аргументами, которые она отвергла как неубедительные, ничего на них не ответив, я счел за лучшее писать заново, в дурном настроении и, соответственно, очень плохо; это означает, что в хорошем настроении я должен писать достаточно хорошо; но мой читатель может этим утешиться, поскольку, подобно механикам, он выиграет во времени то, что потеряет в силе.