Мария и Борис ожидали Киру в маленькой уютной кондитерской на Большой Морской улице недалеко от кенасы[58]. Встрече, казалось, обрадовались оба. Но, когда выпили под оживленный разговор по чашке чудесного китайского чая, съели по ромовой бабе и отправились гулять, выяснилось, что у Марии образовались этим утром срочные и прямо-таки не терпящие отлагательства дела. Врала, конечно. Кто бы сомневался, но видимость приличий была соблюдена. Маша упорхнула, направившись куда-то в сторону площади Лазарева, и Кира осталась с Борисом наедине. Ей это понравилось. Ему, по всей видимости, тоже. Но прогулка по городу быстро продемонстрировала им обоим, что просто не будет. Во-первых, они привлекали к себе слишком много внимания, а во-вторых, Борис вдруг выяснил, что не может купить своей девушке ни цветов, ни мороженого. Не может как бы ненароком обнять за талию или за плечо, что уж говорить о том, чтобы ее поцеловать.
Не то чтобы он собирался сделать это сразу же при первой встрече, хотя Кира не видела в этом ничего странного, она же не каждый день и даже не каждую неделю может уволиться в город, но, гуляя с ней по Севастополю, Борис осознал наконец все, так сказать, технические проблемы, связанные с ухаживанием за курсантом летного училища.
Кира все это тоже поняла. Это втроем с Олей и Клавой или в компании парней-курсантов она могла есть мороженое, прогуливаясь по набережной Корнилова. Рядом со штатским молодым человеком, одетым в студенческую тужурку, такое поведение, по мнению Киры, выглядело бы более чем неловко. Ну не может студент-правовед любить курсанта военного училища, даже если курсант девушка. Неизбежно возникает некая неприемлемая двусмысленность. Намек на гомосексуальные отношения, или еще что.
– Боря, а ты где живешь? – спросила тогда Кира, умевшая думать быстро и конкретно.
– В доме родителей… Мы туда обедать…
– А до обеда нас туда не пустят? – перебила его Кира.
– Почему это не пустят? – удивился Борис, не поспевавший за стремительным ходом ее мысли.
– Комната у тебя там своя есть? – продолжала допрос Кира.
– Ну да! Я же, Кира, в этом доме и вырос…
– Тогда решено! Мы идем к тебе! – решительности Кире было не занимать, а ходить по городу ей категорически не понравилось.
– Боюсь, Кира, что кроме кухарки сейчас дома никого нет…
– Ну и что? – не поняла его Кира, думавшая сейчас совсем о другом, о чем-то не столько возвышенном, сколько приятном.
– Это может быть пагубно для твоей репутации, – высказал наконец Борис свои опасения.
– Тургенева начитался? – хищно улыбнулась Кира. – Зря, Боря! Читай лучше Бунина!
И они пошли к Борису домой. Посидели в гостиной, листая альбомы с репродукциями великих художников, поболтали о том о сем, послушали радио – «1-я станция Одессы» крутила отличные джазовые композиции Варламова, Цфасмана и Утесова, а потом поднялись на второй этаж в комнату Бориса. У него там была семиструнная гитара, и он обещал спеть Кире несколько старинных русских романсов, а голос у него был, как она успела убедиться, просто замечательный, хотя баритональный бас, по ее мнению, не слишком хорошо сочетается именно с романсами.
Впрочем, для обоих романсы являлись только предлогом, чтобы побыть наедине. Ну, они и побыли. Девственность Кира в тот день не потеряла, но, когда вернувшиеся с прогулки старшие Вялышевы позвали их к столу, ее форменные брюки оказались расстегнуты и спущены до щиколоток, тужурка сброшена, тельник поднят до горла, а бюстгальтер нашелся под кроватью Бориса. Впрочем, сам Борис выглядел не лучше, так что минут десять ушло у них на то, чтобы привести себя в порядок, но и это не сильно помогло. У Киры от поцелуев распухли губы и пылало лицо от «нездорового» румянца.
Родители Бориса сделали вид, что ничего не заметили, но, как рассказал он Кире позже, вынесли ему вечером форменный выговор, обвинив в растлении юного авиатора и прочих грехах. Поэтому в следующую встречу они были крайне осмотрительны, но поскольку молодая кровь взыграла в обоих, а Кира окончательно решила расстаться с невинностью в объятиях своего широкоплечего кавалера, еще через две недели, выйдя в увольнительную утром, Кира провела практически весь день в постели в номере гостиницы «Офицерская», что в Крепостном переулке. Там она Борису и отдалась. Получилось даже лучше, чем она надеялась, но это был еще не тот секс, каким он стал через пару месяцев. Правда, для этого Борису пришлось взять академический отпуск «по состоянию здоровья», но зато всю весну и лето Кира проводила каждую увольнительную в его крепких объятиях. Все-таки это хорошо, когда юноша не только юриспруденцию изучает, но и легкой атлетикой не пренебрегает. Крепкие ноги и руки, так же как крепкая задница и плоский в кубиках мышц живот, еще ни одному мужчине в жизни не помешали, в особенности если иметь в виду женский взгляд на мужскую красоту.
Была ли это любовь? Трудно сказать. Кира полагала, что, по крайней мере с ее стороны, это было всего лишь увлечение. Возможно, сильное. И может быть, даже серьезное, но с ее точки зрения, любовь – это все-таки что-то другое. Однако и то правда, что ей было хорошо с Борисом, и она совсем не хотела с ним расставаться, но делать нечего, в конце концов, ему пришлось вернуться в Новгород, чтобы закончить обучение в университете и сдать экзамен на звание присяжного поверенного[59]. Кира на него не обиделась, она и сама была человеком долга, но переписка не заменяет живого общения – в особенности постельного, и к следующей их встрече, произошедшей летом сорокового года, она к Борису уже окончательно охладела. Они, разумеется, переспали еще разок – по старой памяти, так сказать, но отношений это не вернуло, тем более что Кира вскоре выпустилась из училища.
Они виделись затем еще пару раз в Новгороде, но уже без близости. А вскоре Кира убыла на Греко-турецкую войну, и на этом, собственно, все. Расстались спокойно, без драм. Потому, наверное, и встретились теперь, спустя десять лет, без напряжения и «темных» чувств. Скорее, как старые друзья, чем как бывшие любовники…
Вот ведь как бывает: после встречи с родными Кира осталась с тяжелым сердцем и смятенной душой, а поболтала накоротке в гостиничном баре с Борисом, который ей давно уже никто и уж точно не любовь всей ее жизни, и после пары бокалов коньяка пришла в себя. Полностью. Словно ничего и не было. И мысли тяжелые, что характерно, ушли в небытие, и чувства как-то сразу поутихли. Очень удачно он ей подвернулся под руку, уместно и вовремя.
Кира посидела с господами правоведами чуть больше получаса, выпила, но немного, выкурила пару папирос и, оттаяв душой, с легким сердцем отправилась домой, если, конечно, можно назвать домом дворец князей Курбских.
«Дом-то он дом, – поправила она себя, проходя через анфиладу изысканно декорированных залов, – но вряд ли мой!»
Яков ждал ее в спальне, но, судя по всему, еще не ложился. Сидел в кресле, читал газеты и курил.
– Извини! – сказала Кира, входя. – Под-задержалась. Но не специально.
– Пустяки! – пыхнул Яков папиросой. – Примешь душ или сразу баиньки?
– Размечтался! – усмехнулась в ответ Кира. – Я иду принимать ванну, и ты, поручик, со мной. Если хочешь, конечно, – поспешила «сбавить обороты», испугавшись, что перегнула палку.
А ну как ему не в удовольствие рассматривать ее мослы? Да и командный тон… Может быть, ему не нравятся доминирующие женщины?
– Определись, Кира, – предложил Яков, улыбнувшись, – ты чего хочешь, чтобы я с тобой пошел или чтобы нет?
– Ну, если не сочтешь за наглость и распущенность, хотелось бы разделить ванну на двоих.
– Так бы и говорила! – встал он из кресла, отбросив газету на козетку, стоящую в изножье кровати.
– Так и говорю!
Сказано – сделано, и буквально через десять минут они оба сидели уже в горячей воде.
– Как прошло? – спросил Яков, оторвавшись от ее губ.
– Ожидаемо, – лаконично ответила Кира, удобнее устраиваясь у него на коленях.
58
Севастопольская кенасса – культовое сооружение караимов, памятник архитектуры конца XIX – начала XX века в Севастополе.
59
Присяжный поверенный – адвокат в Российской империи при окружном суде или судебной палате. Звание существовало в период с 1864-го и по 1917 год.