Не склонный к столь отталкивающей, чтобы не сказать портящей аппетит, риторике, американский ученый В.Б. Смит опубликовал в 1911 г. эссе, в котором утверждал как нечто, само собой разумеющееся, что двенадцатый апостол «воплощает собой все еврейство, весь еврейский народ» (539). А в 1942 г. высокочтимый протестантский теолог Карл Барт развил синекдоху: хлеб часто символизирует пищу, бычья голова — крупный рогатый скот, а Иуда — еврейский народ. Берт, издавший второй том своей «Церковной догматики» в Швейцарии из-за того, что его активное противостояние Гитлеру сделало его пребывание в Германии невозможным, продолжил развивать позицию Иеронима. «Иуда и весь Израиль, Иуда, а в лице него и вместе с ним все евреи как таковые, подобно Исаву, пренебрегшему благословением Бога, продали свое право первородства за чашу похлебки. И сделали они это не с закрытыми, а с открытыми глазами. Хотя, очевидно, что это были глаза слепцов» (465).[6] В отличие от блестящих интуитивных интерпретаций Бартом иных текстовых вопросов, связанных с двенадцатым апостолом, его утверждение о том, что «Израиль всегда пытался откупиться от Яхве тридцатью сребрениками» пропитано чувством отвращения (и поэтому отталкивает) не меньше, чем суждение Лютера (464). И эта идея о том, что евреи бесчестно и по обычаю своему пытаются подкупить или дать взятку Богу, была выдвинута принципиальным противником нацистов как раз тогда, когда обсуждалось принятие «окончательного решения»!
В 1966 г., проведя опрос среди населения, Антиклеветническая лига при Б'най Б'рит (или Антидиффамационная лига, от от англ. «defamation» — «клевета», организация, созданная при закрытом еврейском обществе Б'най Б'рит, или «Молодой Израиль», для противодействия антисемитизму — Прим. ред.) опубликовала исследование на тему американского антисемитизма. Попытка выявить отношение разных людей к событиям драмы Страстей Христовых принесла неожиданные и смущающие результаты. Изучив ответы, полученные на вопрос: «Когда вы думаете об Иуде, предавшем Христа, вы думаете о нем, как о..?», авторы пришли к однозначному выводу: «Восприятие Иуды как еврея никак не связано с вероисповеданием: 44% протестантов и 47% приверженцев римско-католической церкви считали, что Иуда был евреем (и только 13% и 19% из этих групп думали, что апостолы были евреями)» [Glock and Stark 49]. Логично было бы ожидать, что последняя фраза должна была звучать чуть иначе: такой-то и такой-то процент людей «думали, что и другие апостолы были евреями». Но, похоже, даже сами исследователи оказались не способны признать апостольское служение Иуды. В 2005 г., вспоминая свое обучение в воскресной приходской школе, Джон Шелби Спонг, бывший епископ епископальной церкви Ньюарка, рассказывал: «Распознать евреев было легко. Они имели такие имена, как фарисеи, саддукеи, книжники — Каиафа, Анна и Иуда Искариот. Когда учителя рассказывали нам истории о них, они произносили эти имена с явной враждебностью»; хотя, «никто и не говорил мне, что Иуда был евреем» (194).
Вплоть до нынешних времен и невзирая на поразительно единодушное уверение ученых и теологов в обратном, некоторые люди продолжают верить в то, будто бы Иуда был иудеем, а Иисус и его одиннадцать других учеников — христианами. Типичное мнение о «еврействе» Иуды выражают слова современного историка культуры: согласно Джереми Коэну, «само имя Иуда, или Иудея, (“Yehudah” на древнееврейском языке) означает весь еврейский народ на языке Священного писания, а также в сочинениях более позднего времени. Иуда, это олицетворение зла и предательства, живет в любом и каждом из евреев» (259). С уходом Иуды с Тайной Вечери, утверждает Джордж Штайнер в типичной для него категоричной манере, «не только те тридцать сребреников, но самая демоническая сущность денег… прилипнет к Еврею, как проказа» (417).[7]
Вопрос — как выглядел Иуда? — способен навеять в воображении целый сонм антисемитских портретных стереотипов. В самых ранних сочинениях вы не найдете описания ни черт лица Иуды, ни его физических характеристик. Однако двенадцатого апостола часто изображают с крючковатым носом, слепыми глазами или в профиль с одним хитрым и злобным глазом, рыжеватыми волосами, морщинистой или покрытой бородавками кожей и злорадно ухмыляющимся ртом. Образ Иуды, использованный христианами против иудеев, пожалуй, наиболее ярко графически воплотил австралийский художник-экспрессионист Альберт Такер, чей сатирический портрет Иуды (1955) запечатлел абсолютную, все подавляющую порочность. Изображенный в коричневых тонах, низкорослый и толстый, сидящий на корточках, неестественно напряженный, с отвислым задом, так что ягодицы его почти касаются земли, Иуда Такера способен навеять зрителю лишь ассоциацию с дельцом, замаравшим себя грязными деньгами, или напомнить об омерзительном конце Иуды, когда его внутренности вывались наружу. Рыжеватые волосы, которыми художники наделяли Иуду в истории живописи, намекают на сатанинскую греховность и кровавые муки.
6
В 1935 г. Карл Барт «лишился кафедры в Боннском университете из-за своей открытой оппозиции нацизму и переехал в родную Швейцарию. Чувствуя себя в безопасности в Базельском университете, он призывал всех христиан противостоять Гитлеру, как исчадию зла» (Ericksen, 177). И все же в письме 1967 г. Барт признается в своей «аллергии на евреев»: «Увы, я ни в коем разе не филосемит, и в личном общении с евреями (даже евреями-христианами) мне всегда — сколько себя помню — приходилось подавлять совершенно необъяснимое к ним отвращение; и, как ни старался я подавить его, борясь со своей предубежденностью и тщательно скрывая ее в своих высказываниях, мне так до конца и не удалось ни подавить, ни изжить в себе это чувство» (Letters, 262). О гораздо более неоднозначном подходе Барта к Иуде мы узнаем в последующих главах. Для более углубленного изучения воззрений Барта на Иуду см. работы Макглассона и Кейна (Сапе, 59-70). О слепоте, часто приписываемой евреям в средневековой Европе, см.: Kruger (94), а также рассуждения Папия в Главе 3.
7
Ночь, в которую Иисус в Евангелии от Иоанна отсылает Иуду, по мнению Джорджа Штейнера, является «тем самым моментом… в который ненависть к евреям проросла корнями в самое сердце христианства» (Steiner, 417).