— Сей разбойник Стёпка Шумилов совершил тягчайшее преступление — убил своего боярина Савлука Редкина, за что приговорён к смертной казни. Желаешь ли ты, Стёпка, просить прощения у народа?
Мужик, равнодушно выслушав приговор, при последних словах поднял голову и пристально всмотрелся в окруживших. Лобное место москвичей.
— Да… да я скажу людям… Слышите, люди: боярин Редкий ни с того ни с сего убил моего единственного сына Володьку… единственного. А я… я не стерпел обиды.
Народ сочувственно зашумел.
— Ты, злодей, прощения проси, не то скончаешься непрощенным.
— Простите меня, люди добрые, — Степан перекрестился и встал на колени.
— Бог простит, — послышалось в толпе.
— Голову преклони, — приказал дьяк.
Мужик положил голову на плаху. Палач, одетый в красную рубаху, шевельнул мускулистыми плечами, в прорезях маски проглянули белки глаз. Короткий взмах топора, и голова, словно срубленный кочан капусты, покатилась с Лобного места.
Ваня был потрясён увиденным. Ему до тошноты была противна эта казнь, лицо его побледнело, руки дрожали, но не было сил не смотреть на это отвратительное действо.
— Государь, пора нам во дворец, боюсь, как бы бояре тревогу не подняли.
Ваня нехотя пошёл следом за Андреем.
Возле великокняжеского дворца мальчики расстались. Проходя мимо кухни, Ваня уловил божественный запах и вспомнил, что с утра ничего не ел. Мальчик нерешительно остановился возле открытой двери. Можно ли ему, великому князю, являться на кухню?
В это время в дверь выглянула повариха Арина и, увидев Ваню, застыла как вкопанная. Лицо её побелело, руки задрожали.
— Господи, никак, сам государь пожаловал? — с ужасом прошептала она.
— Мне бы поесть чего-нибудь, голоден я, — переминаясь с ноги на ногу, произнёс мальчик.
— Голоден, говоришь? — просветлела лицом Арина. — Да что же они, окаянные, забыли великого князя накормить! Проходи, проходи, касатик мой ясный. Сейчас накормлю тебя, сиротинку.
Повариха смахнула фартуком со стола крошки, придвинула скамейку, усадила на неё Ваню. Подперев кулаком голову, с жалостью уставилась на него.
— Ест, как мой Ивашечка, когда оголодается, — всхлипнув, негромко проговорила она.
Ваня, однако, расслышал и вспомнил, что это, должно быть, повариха Арина, у которой не так давно малолетний сын куда-то запропастился.
— Нашёлся ли твой Ивашка? — отодвигая миску, спросил он.
Арину словно огнём опалило. Руки её вновь задрожали.
— Нашёлся, нашёлся, окаянный, куда он денется?
Лучше бы ему сгинуть, чем терпеть мне столь великие мучения, — Арина тяжело вздохнула и стала убирать со стола посуду.
Покидая кухню, мальчик с недоумением думал о страхах, пугающих взрослых. Почему у поварихи Арины дрожали руки?
В день Иллариона[15] 1538 года вся Москва гудела, поражённая удивительной вестью: великий князь Иван Васильевич пожаловал боярина своего семидесятилетнего Василия Васильевича Шуйского, отдал за него свою двоюродную сестру Анастасию, которой недавно исполнилось семнадцать лет. Мать невесты Евдокия была родной сестрой Василия Ивановича. В 1506 году её выдали замуж за крещёного татарского царевича Кудайкула — Петра. Отец невесты — родной брат казанских правителей Мухаммед-Эмина и Абдул-Летифа находился на Руси под присмотром ростовского архиепископа. Он обратился к митрополиту Симону[16] с просьбой о крещении. И вот в день святителя Петра[17] 1505 года Кудайкул принял православную веру и был поименован Петром. Через седмицу он был выпущен из нятства, принёс присягу на верность Василию Ивановичу, а через месяц-в день Григория Богослова[18] состоялась его свадьба с Евдокией Ивановной. От этого брака и родилась Анастасия — невысокая, круглолицая, черноглазая девушка. То-то пересудов, то-то разговоров об её свадьбе с Василием Шуйским! Одни надрываются от смеха при виде славной парочки, другие сокрушаются: надо же, до чего дожили, не иначе как конец света настал.
Василию Васильевичу эти пересуды всё одно что укус комара для слона. Главное, пусть все на Москве видят, как близок он, Шуйский, к государю. Великий князь ничто, дитё малое, несмышлёное! Всем нынче на Руси Шуйские заправлять будут! Ниже, ещё ниже кланяйтесь, москвичи, свадебному поезду влиятельного жениха! Невеста для него молода? Он, Василий Шуйский, не против и с девочками десятилетними побаловаться. И в том деле молодому не уступит.
Василий Васильевич покосился на круглолицую, налитую жизненными соками скромно потупившуюся невесту. Его внимание привлекла тёмная родинка на правой щеке. Князь с вожделением почмокал губами. Скорей бы уж заканчивался этот нудный свадебный обряд!
Однако при выходе из Успенского собора произошла неприятность. Из толпы раздался вдруг зычный голос юродивого Митяя:
— Боярин, хочешь узнать свою судьбу?
Шуйский насторожился.
— Умрёшь ты не от яда, но яд твой сладок.
«О чём это он? — задумался боярин. Веселья в душе как не бывало. Вспомнилась вдруг прожитая жизнь, многочисленные походы по велению русского великого князя то на литовцев, то на крымцев, наместничество в Новгороде, Смоленске, Муроме. Долго ли ещё ему ходить по земле? И тут же иная мысль явилась в голову — митрополит Даниил, сославшись на нездоровье, отказался совершать венчание, перепоручил это дело другому. — Ну погоди, старая лиса, ты ещё пожалеешь об этом. Надо бы подумать, кого посадить на его место».
Сваха — жена брата Ивана Авдотья — с веткой рябины в руке обошла весь дом, чтобы отвести от молодых порчу, а затем стала готовить для них постель. Она была постлана на деревянных лавках, на которых были разложены ржаные снопы, покрытые сверху коврами и перинами. В ногах и в изголовьях стояли кадки с рожью. Когда молодые сели за стол, поп долго читал молитву, после чего гости для вида прикоснулись к первому блюду. Тут Авдотья встала со своего места и попросила разрешения у Евдокии Ивановны покрыть голову невесты убором, который носили только замужние женщины. Поп запалил свечи и протянул между женихом и невестой кусок тафты, на обоих концах которого было вышито по большому кресту. Авдотья сняла с невесты свадебное покрывало и гребнем расчесала ей волосы, после чего надела на голову сетку и кику.
Двери палаты распахнулись, вошёл Андрей Михайлович Шуйский, наряженный в вывернутый шерстью наружу тулуп.
— Славные наши молодые Вася и Настенька, желаю вам любви и согласия на всю вашу жизнь, да чтобы народилось у вас столько детишек, сколько волос в этой шубе.
Шутка развеселила собравшихся, торжественность обряда была нарушена, под шуточки-прибауточки жених с невестой обменялись кольцами.
Тут поднялся с места дружка и преподнёс Василию Васильевичу разукрашенную цветными лентами плётку. Жених, приняв её, Отложил в сторону:
— Надеюсь, твой подарок мне не понадобится.
Наконец-то с кухни принесли на огромном блюде лебедя, а спереди него — жареную курицу. Дружка подхватил курицу и, завернув её в ширинку, потащил в спальню. Василий Васильевич облегчённо вздохнул. Вновь посыпались весёлые шуточки.
— Ты, Вася, — пошло улыбаясь, громко крикнул Андрей Михайлович, — в случае чего меня на помощь покличь!
— Без помощи обойдёмся, — добродушно проворчал жених.
Гости, проводив молодых в опочивальню; вернулись в палату, чтобы наконец-то от души поесть и попить. Немногословная Авдотья принялась раздевать молодых.
За свою долгую жизнь боярин перепортил немало девиц, многим бабам юбки задрал. Искоса глядя на скромницу невесту, Василий Васильевич прикидывал, как та примет его. Скорее всего, отдастся послушно, вяло, в силу необходимости. Приятно ли молодой девице под стариком лежать? Князь, однако, ошибся — невеста оказалась зажигательной.
«Многих баб я познал, — с удивлением думал боярин, — а такой обладать редко приходилось. Огонь-баба!»
16