— Великого князя сюда! Великого князя сюда! Ульяна видела, как трудно стражникам сдерживать толпу. Акиндин, потрясая огромными кулачищами, орал громче всех:
— Государя сюда!
В палате великого князя в это время находились Иван Овчина и боярин Тучков. Мальчик первым услышал шум, подбежал к сводчатому зарешечённому оконцу, встал на лавку и распахнул створки. Вид пьяной разъярённой толпы испугал его.
— Чего они хотят?
— То людишки, возбуждённые Шуйскими. А требуют они освободить из заточения их родственника Андрея Михайловича.
— За что его посадили за сторожи?
— Сразу же после смерти твоего отца Василия Ивановича, когда ты был ещё мал, Андрей Михайлович удумал отъехать от тебя к удельному князю Юрию Дмитровскому, за что был схвачен и по твоей воле заточён в темницу. — Тучков говорил назидательно, взгляд его небольших глаз был снисходительно-смешлив, и это не нравилось мальчику. Он на всю жизнь запомнил непотребные слова окольничего о матери, сказанные в день её похорон дьяку Елизару Цыплятеву. В душе его вскипела нелюбовь к дородному шишконосому боярину, но что он мог сделать? Приказать заключить Тучкова под стражу? Но за что? Пожалуй, смеяться не стали бы. Шуйские тоже хороши. Вчера, когда они с Юрием играли в опочивальне отца, Иван Шуйский развалился на лавке, опершись на великокняжескую постель, ногу на неё положив. При виде такого непотребства слёзы показались на глазах, но он промолчал, ибо братья Шуйские и Тучков по воле отца призваны опекать и воспитывать его. Хороши воспитатели!
— Не хочу я освобождать Андрея Шуйского из темницы!
— На то твоя великокняжеская воля. Только что мы будем делать, когда толпа сомнёт стражу, взломает двери и окажется здесь?
Мальчик повернулся к конюшему.
— Вели войскам войти в Кремль и схватить смутьянов!
Иван Овчина отвёл глаза, и это поразило юного великого князя: неужели и он против него? Откуда ему было знать, что со смертью матери Елены Васильевныположение конюшего при дворе сильно пошатнулось и власть незримо улетучилась из его рук.
— Государь, если смутьяны ворвутся сюда, я голову за тебя положу, но в обиду не дам. Войска же наши далеко — на береговой службе.
— Ты вот что, государь, сделай, — поучительно заговорил Тучков, — освободи Андрея Шуйского из темницы, он достаточно уже наказан за свою измену, однако вместе с ним дай свободу и Ивану Бельскому, сидящему в той же тюрьме. Тем самым ты укрепишь свою власть, ибо Бельские станут противодействовать произволу Шуйских.
Ваня вопросительно глянул на конюшего, тот согласно кивнул головой.
— А на будущее надо бы тебе приблизить к себе Курбских, например, Михаила Михайловича[9].
Михаил Михайлович Курбский был зятем Тучкова, и, мальчик не мог не сообразить, что окольничий даёт ему совет из корысти. К тому же от матери и её родственников он многократно слышал много плохого о Курбских, о нелюбви к ним Василия Ивановича из-за того, что в своё время отец тучковского зятя Михаил Карамыш Курбский встал на сторону Дмитрия, внука Ивана Васильевича, а когда государем стал всё же сын Софьи Палеолог Василий, он всячески поносил его деяния. А того ранее Михаил Карамыш вместе с Андреем Углицким немало пакостил деду[10]-великому князю Ивану Васильевичу. Брат Михаила Карамыша — Семён Фёдорович Курбский[11] также поносил Василия Ивановича за то, что тот удумал расторгнуть первый бездетный брак и жениться на Елене Глинской. Оттого Глинские — заклятые враги Курбских. Ваня ничего не ответил Тучкову.
— Ступай, ступай, не мешкай, — поторопил Михаил Васильевич мальчика, — смутьяны вот-вот ворвутся во дворец.
Первым на Красное крыльцо вышел конюший Иван Овчина. Повелительно подняв руку, он произнёс:
— Преклоните головы, смутьяны, великий князь удостоил вас чести выслушать!
Воспользовавшись временным замешательством мужиков, стража оттеснила их от крыльца. Двери распахнулись, и из них величественно вышел Тучков, почтительно склонился перед появившимся вслед за ним восьмилетним мальчиком. Выпрямившись, боярин зычно молвил: — Тише! Великий князь пришёл, чтобы выслушать вас, люди московские. Чего вы хотите?
— Желаем, чтобы великий князь смилостивился и освободил из темницы верного своего слугу Андрея Михалыча Шуйского, — выкрикнул стоявший впереди Акиндин.
— Пусть освободит его, — заревела толпа, — пусть помилует!
— Тише! Великий князь вельми добр, сейчас он изъявит вам свою волю. — Михаил Васильевич требовательно глянул на мальчика.
Ваня готов был расплакаться при виде толпы разбойников под строгим взглядом Тучкова, но в это время ощутил прикосновение сильной руки Ивана Овчины. Это прикосновение удержало его, однако страх по-прежнему леденил душу, сковывал язык.
— Я, великий князь всея Руси, — тоненьким срывающимся голосом произнёс он, — велю освободить из темницы своих слуг — Андрея Шуйского и Ивана Бельского.
Толпа в ответ взревела от радости. Но тут вперёд вышел тиун Андрея Шуйского Мисюрь Архипов с дружком своим Юшкой Титовым. Мисюрь, поклонившись, произнёс:
— Ты б, государь, господина нашего Андрея Михалыча Шуйского пожаловал бы боярством.
Не следовало великому князю быть столь щедрым, но мальчик так перепугался, что торопливо промолвил:
— Жалую слугу своего Андрея Шуйского боярством. — После этого быстро исчез за дверями. Толпа же направилась к великокняжеской конюшне, где находилось приземистое мрачное здание тюрьмы.
Вечером в палатах Андрея Михайловича Шуйского пир горой. Распаренный хозяин весело улыбается гостям. В переднем углу, как и положено, дорогие освободители, двоюродные братья Иван Васильевич Шуйский с немногословной женой Авдотьей да Василий Васильевич, явившийся один по случаю отсутствия супруги, не так давно скончавшейся. В отличие от хозяина братья не скрывают своего неудовольствия.
— Ради чего мы старались, мутили народ? Поди, Бельские потешаются над нами: ни с того ни с сего на них свалилась великокняжеская милость.
— Что верно, то верно, Иван. Выйдя из темницы, Бельский почнет льнуть к великому князю, отпихивать нас от него. А ведь мы после Еленкиной опалы ещё не вошли в силу. Давно знаю я Ивана Фёдоровича — властолюбив, честолюбив, к соперникам нетерпим. Но дело не только в нём. Чую, есть и другие, не желающие нашего усиления. Наверняка это Михайло Тучков надоумил великого князя напакостить нам. Хитрущий мужик! Но мы ещё припомним ему эту пакость.
— Наверняка в этом деле и конюший замешан.
— Скоро конец ему, не минет и седмицы, как наши людишки расправятся с ним.
Ранним утром Ульяна выскочила с ведром к колодцу и тотчас же увидела кожемяку Акиндина с суковатой дубиной в руках. Сердце сжалось от тяжкого предчувствия. Не к добру это, ой не к добру!
— Акиндин, куда это ты устремился в эдакую рань, да ещё с дубиной?
— На Кудыкину гору, Ульянушка.
— Ты правду сказывай.
— Идём мы имать великого прелюбодея — конюшего.
Ульяна перекрестилась.
— Поди, опять Шуйские вином вас поманили?
— Не без этого, Ульянушка, а пока прощай, заболтался я с тобой.
Ульяна повесила вёдра на коромысло, поспешила к дому. Войдя в избу, присела на краешек лавки рядом со спящим мужем. Афоня тотчас же проснулся.
— Что стряслось, Ульяша?
— Видела я Акиндина, сказывал он: Шуйские подбили людишек на поимку конюшего.
Афоня поднялся с лавки, поспешно оделся.
— Не ходил бы ты, Афонюшка, звери они — не люди, убьют.
— Нельзя мне не идти, Ульяша, конюшего надо уведомить, чтоб врасплох не застали.
— Уведомить уведомь а в драку не лезь! — Ульяна перекрестила мужа. — Поел бы сперва.
Афоня только рукой махнул.
— Некогда, пошёл я.
По дороге заглянул в сарай, прихватил увесистую оглоблю и устремился к дому конюшего.
День занимался ясный, солнечный. В придорожных берёзах деловито орали грачи. По Варварке на торжище валом валил народ: Афоня миновал Варварский крестец и повернул направо, к усадьбе Ивана Овчины. Разъярённая толпа уже осадила ворота, пришлось обойти постройки, перемахнуть через ограду. Конюший с мечом в руке стоял на крыльце, вокруг толпились вооружённые челядинцы.
9
10
11