Пёс приносит мне мячик – мы что, в футбол будем играть? Бросаю мяч к балконной двери, у нас там будут ворота, командую: «Лови!», пёс на лету его перехватывает, ловко ухватив клыками и приносит ко мне. Замечательно! Собачка понимает команды. Главное в команде, как объяснял мне Николаша, мой питерский кузен и гвардии поручик – правильно поставленный командирский голос и внезапность. Чтобы младший по званию не успел опомниться. Так и делаю, на мой полный властного тона голос: «Сидеть!» собака реагирует чётким его выполнением – так точно, Ваше Благородие!
Получилось!
Это означает одно: что пёс не уличный.
Мне становится его жалко – потерялся или, хуже того, брошен прежними хозяевами. Бедняга! Нашкодил небось, грохнул любимую чашку хозяйки – вот и выперли взашей. Из тёплого дома – да на осеннюю улицу, в дождь, да к недобрым уличным псам: те не то, чтобы куском поделятся – сами сожрут. Что, дружок, тебе тоже не повезло в жизни? Если-бы владел переводом с русского на собачий, непременно-бы спросил: собака – друг человека?
Однако, если вы перелезли через забор, прежде не увидев таблички «Осторожно, злая собака!», то предыдущий тезис «Собака – друг человека» может не сработать. Следуя этой безупречной логике, я принимаю решение оставить болонку до возвращения тётушки. Оглашаю решение трибунала: собаку оставить дома! Если так – пёсика следует обустроить. Кажется, собакам нужна конура? Ну, это если держать её во дворе – такой вариант припоздал, надо было раньше думать, прежде чем дверь открывали. Тогда следует подумать о подстилке. Из кладовки извлекаю коврик, который раньше обитал в ванной – у нашей кухарки, Прасковьи Никаноровны имеется замечательная привычка ничего не выбрасывать. Командую «Место!»
Пёсик смотрит на меня так, словно видит впервые: «Кто вы, сударь? Разве мы имели честь быть друг другу представлены? Je ne me souviens pas!1» Пёс отправляется в мою комнату и нагло укладывается на кушетку – то место, где я, вообще-то, обычно сплю. Понимаю, месье: предложенная подстилка вас не устраивает, зато меня сгоняют оттуда, где я привык проводить большую часть времени. Не выйдет! Перекладываю собаку на кресло и фиксирую её местоположение новой командой: «Лежать! Место!»
– Тётушка, – обрадую Полину Петровну по возвращении, – я женился!
– Караул! Какой ужас!
– Шучу! Я завёл себе собачку!
– Ты своими шуточками, – чмок меня в лобик, – в гроб свою тётку загонишь!
Глава 3.
Моя комната выглядит так, словно в ней провели обыск соперничающие друг с другом спецслужбы, но то, что искали, всё равно не нашли; поэтому, чтобы замести следы, запустили в неё стадо одичавших собак. Разгром выглядит весьма живописно, и, если добавить дыма на горизонте, вполне сойдёт за батальное полотно «Наполеон на поле битвы при Прейсиш-Эйлау». Правда, разбитые орудийные лафеты трофейной службой, уже убраны, зато дверцы полотняного шкафа распахнуты настежь, а его содержимое равномерно раскидано по комнате. Моя гитара валяется на ковре, а антикварная этажерка, купленная тётушкой на аукционе, опрокинута. Вывалившиеся из неё книги разбросаны по всей комнате, некоторые букинистические редкости варварски растрёпаны, отдельные листы смяты и вырваны. Я по-настоящему рад, что тётушка всё-ещё не вернулась с дачи и, по счастью, не видит последствий столкновения дирижабля «Гинденбург» с «Титаником».
Кто учинил бойню – догадаться нетрудно, сложнее два на два умножить: впервые встречаю собаку с таким интересом к беллетристике. Отпечатки лап злоумышленника повсюду, что явственно и однозначно указывает на единственного подозреваемого. Я приступаю к планомерному его розыску, последовательно проверяя заповедные закутки и кладовки, не забывая заглядывать под кресла, кровати и диваны. Оказывается, это лишнее: никто прятаться не собирался – пёсик царственно сидит в тётушкином любимом кресле на кухне. Я – Аларих посреди разорённого вестготами Рима, отблески догорающего Капитолия мерцают в моих тёмных очах. На колени, нечестивый раб!