Выбрать главу
Деревья стройные, как небеса светлы,Ведут как будто в глубь серебряного сада,И хлопья снежные пушисты, тяжелы,Повисли на ветвях, как гроздья винограда.[64]

В сухом морозном воздухе колеблются и сверкают на солнце бесчисленные блестки инея, убирающие в алмазный наряд незапушенные снегом тонкие ветки деревьев и кустарников и превращающие в бриллиантовое ожерелье паутину, еще осенью перекинутую пауком с одного дерева на другое, а теперь красивой сверкающей дугой свешивающуюся книзу. В лесу царствует полная тишина – та особенная, торжественная тишина, которая только и бывает в лесу зимой. Изредка лишь донесется откуда-нибудь сухой треск дерева, не выдержавшего ледяных объятий дедушки-мороза, – донесется и тотчас же потеряется в окружающем снежном пуху. С тихим свистом крыльев медленно протянет над лесом ворон, крикнет, удаляясь, раз-другой свое отрывистое «крук» – и снова все тихо… Беззвучно сорвется с ветки ком рыхлого снега и беззвучно же упадет на землю, оставляя за собой в воздухе полосу серебряной пыли… Хорошо!.. Очень хорошо! Красиво, величественно, торжественно – как в Божьем храме!..

Но чу!.. Что за звуки?.. «Цик, цик, цик, цек, цек, цок, цок…» – не то веселые, не то тревожные, быстро приближаются над вершинами деревьев… И только пыль серебряная полетела с вершины невысокой елки при дороге, когда опустилась на ее запушенные снегом и разукрашенные инеем ветки стайка, штук около двенадцати, каких-то небольших птиц… Через минуту морозные лучи солнца осветили прекрасную картину: по концам веток, отягченных обильным количеством шишек, развесились, точно румяные яблочки на рождественской елке, ярко-красные птички, раза в полтора побольше воробья; развесились в различных позах: кто вниз головой, кто вверх, кто сбоку прицепился одной лапкой к еловой шишке, а другой держится за ветку, кто повис совсем кверху брюшком. Звуков «цик, цик» уже больше не слыхать, а с елки начинают падать одна за другой с небольшими промежутками времени шишки с изломанными или расщепленными чешуйками.

По прошествии некоторого времени одной из румяных птичек, видимо, надоело возиться с еловыми шишками: она перепорхнула на самую маковку соседней елки, и оттуда посыпались, словно горох, веселые звуки, хотя малозвучной и не особенно красивой, но чрезвычайно бойкой и задорной песни, причем румяный певец беспрестанно подергивает крылышками и вертит хвостиком в разные стороны.

Что это за птицы, которые так бесцеремонно нарушили торжественный декабрьский покой леса и в какие-нибудь четверть часа, полчаса общипали и побросали на землю большую часть шишек с вершины елки? Что это за птица, которая на трескучем декабрьском морозе распевает свои песни, да еще с таким задором, словно насмехаясь над вселеденящим дедушкой-морозом, будто березы убраны не морозным инеем, а кудрями майской зелени?!

Птица эта – Христова птица, или клест[65].

Много есть на свете разных удивительных птиц, но клест наш является одной из самых удивительных, отличаясь особенностями, не встречающимися не только у других птиц вообще, но даже и у ближайших его родственников из птичьего мира.

Первой, легко бросающейся в глаза, особенностью в наружности Христовой птицы является крестообразный клюв: верхняя часть клюва не покрывает у нее нижнюю, как у остальных наших птиц, а загибается острым крючком вниз и в сторону; нижняя же часть клюва таким же крючком загибается вверх и в противоположную сторону – у одних экземпляров в правую, у других – в левую (это чисто случайное различие).

В одной старинной легенде, очень распространенной у народов Западной Европы и часть которой приведена эпиграфом к этому очерку, следующим образом объясняется такое странное строение клюва у Христовой птицы: при страданиях Спасителя к кресту слетелось несколько клестов, которые стали вытаскивать из окровавленного чела Распятого тернии Его венца, а также усиленно старались вытащить из креста гвозди, которыми был пригвожден Божественный Страдалец, – старались до тех пор, пока концы их клювов не загнулись от чрезмерных усилий крестообразно…

вернуться

64

Апухтин.

вернуться

65

Насколько мне известно, у нас в России, кажется, нигде не называют клеста Христовой птицей. Я позаимствовал это название у немцев, у которых в числе многих местных названий для клеста есть и название Christvogel, которое мне очень нравится, и я нахожу его чрезвычайно подходящим к нашей птичке.