— Но мои вещи…
— Что у вас за вещи?
— Полный чемодан…
— Оставьте здесь! Там же только платья, верно? Можно купить новые. Вам же, надеюсь, ясно, что вы отсюда по-нормальному не выйдете, раз вами с самого начала занялась Охрана конституции.
— О господи, — воскликнула она и неожиданно вцепилась в меня. — Значит, вы все-таки думаете, что все это связано с Яном!
— Да, — ответил я.
— А раньше вы говорили…
— Раньше я говорил неправду. Чтобы вас успокоить.
Теперь я спешил. Мне нужна была эта девушка. Мне надо было ее забрать. Мне надо было ее убедить. И до десяти часов я не мог увезти ее из лагеря, потому что мне ведь еще нужно было отправить Берти в Бремен, чтобы забрать наши вещи и переведенные телеграфом деньги. И потом я должен был поговорить с криминальной полицией. И заключить пару договоров о передаче неимущественных прав. Дел было невпроворот.
— То, что вы задумали, противозаконно, — сказала Ирина. Ее черные глаза были полны печали.
— Естественно, — ответил я. — Итак: будете вы у опоры в десять? Это ваш последний шанс добраться к жениху, я имею в виду — быстро. И выяснить, что случилось в Гамбурге. Да или нет?
— Да, — прошептала она.
— Отлично. Идите сейчас в свой барак. Незаметно. Держитесь, по возможности, в тени. Никто не должен видеть, что…
— Вот вы где, — произнес мужской голос.
Я резко обернулся. Передо мной возвышалась худая фигура Вильгельма Рогге в очках с толстыми стеклами, того, из Ведомства по охране конституции. Я проклинал самого себя. Мне надо было сразу увезти Ирину, сразу после всего, что случилось. Но как я мог это устроить?
— Добрый вечер, господин Рогге, — сказал я.
Он лишь кивнул.
— Я вас повсюду искал, фройляйн Индиго. И мой коллега Кляйн тоже.
— Зачем? — спросила она, запинаясь.
— Мы хотели бы с вами побеседовать, — вежливо ответил Рогге.
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас. Если бы мы не были так перегружены работой, мы бы сделали это еще вчера. Вы первая в нашем списке.
— Первая? — пролепетала Ирина.
— Естественно. Такая видная беженка с таким видным женихом. Всего хорошего, господин Роланд.
— Всего хорошего, — ответил я и проводил их взглядом, пока они не исчезли в сумерках.
Черт возьми, дела были из рук вон! Что же теперь будет? Если Ирина расскажет этому Рогге и его коллеге то, что рассказала пастору и мне, — а ей ничего другого и не оставалось! — тогда Бог знает, что с ней будет и сможет ли она вообще прийти в десять к ограде. Проклятье! Я был вне себя от ярости. Но недолго. Я снова успокоился. Теперь надо было рассчитывать только на свою удачу. До сих пор мне везло в таких делах. Всегда! Тьфу, тьфу, тьфу! Продолжать дело, как будто все идет как надо. Отступиться никогда не поздно. Я посмотрел на мертвого Карела. Уже поползли туманы и накрывали землю. Они клубились над телом Карела и над фройляйн Луизой, которая все не двигалась с места. Я подумал, что это современный вариант Пьеты.[25] (Так опошляешься в моем ремесле!) Да, и я надеялся, что Берти видел это оплакивание и, несмотря на густые сумерки, смог как-нибудь снять эту картину, хотя бы силуэты.
Должно быть, я прислонялся к стене столовой, потому что вдруг услышал множество детских голосов, которые молились по-немецки: «Приди, Иисус, будь нашим гостем, и благослови то, что Ты нам дал, аминь!»
19
— Не поверите, — говорил шофер Кушке, — но что б там ни было, я всё равно берлина.
— В самом деле?
— Смешно, да? — он наморщил лоб. Мы беседовали в его комнате в административном бараке. Полиция и криминалисты находились теперь в лагере, Берти еще два с половиной часа назад выехал в Бремен, чтобы получить деньги и взять наш багаж в «Парк-Отеле». Предварительно я забрал из «ламборджини» пишущую машинку, бумагу, копирку и свое пальто. Я тоже уже побывал на допросе у криминальной полиции. Ничего особенного. Фотографы и эксперты выполняли свою работу при свете прожекторов. Тельце Карела увезла «скорая помощь». Об Ирине я больше ничего не слышал. Тут оставалось только молить Бога. Фройляйн Луизу я тоже больше не видел, с тех пор как встретил ее перед допросом. Внешне она казалась спокойной, но, отвечая на мое приветствие, определенно меня не узнала. Она что-то невнятно пробормотала и шаркающей походкой побрела в ночь, к своему бараку.