— Какъ: билъ?
— Нѣтъ, однимъ наговоромъ!.. Мучилъ гадюку, да и отпустилъ домой, а мужику говоритъ: «Ты приходи завтра, завтра и дѣло сдѣлаю». Пришелъ на завтра опять мужикъ къ знахорю… Татъ что жъ ты думаешь? Зубъ-та той гадюки у того мужика сквозь все тѣло прошелъ!
— Какъ такъ?
— А вотъ какъ: гадюка укусила мужика за палецъ, а какъ сталъ знахорь отчитывать, зубъ то вышелъ въ ногу!
— А ты видѣлъ этотъ зубъ?
— Самъ видѣлъ! да не я одинъ видѣлъ, всѣ видѣли; мужикъ тотъ зубъ домой принесъ.
— Какой же зубъ?
— А такъ какъ конопляное зернушко: съ виду и не узнаешь, что зубъ гадюки!..
— Пробовали вы раздавить этотъ зубъ? Можетъ быть, и заправское было конопляное зернушко?
— Какъ же можно раздавить! Не то, что зубъ, а самое гадюку раздавить — большая вреда бываетъ. Я былъ такъ еще небольшой малецъ, слышу и, что у гадюки ноги подъ кожей. Убилъ я гадюку, да и зачалъ ее лупить, съ нее кожу драть… сало-то съ гадюки и потекло по рукамъ, все равна какъ олея… Доискивался я ногъ у гадюки… Увидалъ отецъ, прибѣжалъ, меня за чубъ, гадюку закинулъ… Чтожъ ты думаешь? Руки всѣ покраснѣли, свербятъ! Недѣли три знахорка отчитывала, насилу отчитала!
— А, можетъ быть, и такъ, безъ всякаго отчитыванія бы прошло само?
— Куда пройти! У насъ мужикъ нашелъ поросную гадюку, да какъ хватитъ ее дубиной, а та какъ брызнетъ ему передъ смертію на губу… вотъ третій годъ отчитать никакъ не могутъ…
— Что жъ, болтъ?
— Нѣтъ, болѣть не болитъ, только красно, свербитъ, да мокнетъ. Подсохнетъ мало; это сойдетъ, да опять станетъ мокнуть; просто — на народъ стыдно показаться съ той губой!
— Да онъ бы въ городъ къ лекарю сходилъ.
— Въ городѣ не помогутъ. Знахорка — какъ можно! — знахорка лучше. Одному мужику ужъ въ ротъ влѣзъ; такъ тотъ ѣздилъ, ѣздилъ по городскимъ лекарямъ, а все толку никакого не было!
— Знахорка помогла?
— Знахорки помогли.
— Да, можетъ быть, и ужъ ему въ ротъ никогда же влазивалъ?
— Вотъ и городскіе лекаря тоже говорили; а какой не влазивалъ, когда самъ онъ своими глазами видѣлъ? Спитъ онъ, разинувши ротъ; только слышитъ онъ: ужъ ему въ горло ползетъ; тотъ проснулся, а ужъ только хвостикомъ вильнулъ, весь уже къ нему вползъ!..
— Какая же у того мужика болѣзнь была?
— А такъ: боленъ ничѣмъ не боленъ, а такъ, великая тоска нападаетъ.
— Тебѣ далеко идти со мной по одной дорогѣ? спросилъ я послѣ небольшаго молчанія.
— Нѣтъ, не далеко; да тебѣ все одна дорога — Царева.
— Какая Царева?
— А эта самая Царева дорога и есть, по которой мы съ тобой идемъ.
— Откуда же начинается Царева дорога?
— Начинается Царева дорога отъ самой отъ Дмитровки [15] и ждетъ до самаго Стародуба.
— Отчего же она прозывается Царевой?
— Да кто ее знаетъ! Разно народъ болтаетъ: одни говорятъ, что когда царь Петръ на Литву подъ Полтаву ходилъ, такъ здѣсь приказалъ дорогу проложить. Тогда здѣсь все лѣса были; Петру царю нельзя было свою армію здѣсь вести по лѣсамъ да по болотамъ; царь и приказалъ просѣки прорубить, мосты помостить… Оттого, говорятъ, и дорога прозывается Царевой. А другіе болтаютъ, что за Трубчевскомъ былъ царскій винокуренный заводъ; такъ говорятъ, отъ того завода дорога стала царской; кто ее знаетъ!.. Ну братъ прощай! мнѣ вправо надо, авось успѣю жъ утру жидамъ рыбки наловить.
— Ты для жидовъ ловишь?
— Не то, что для однихъ жидовъ, да кромѣ жидовъ рыбы-то никто и не покупаетъ; ну, а жидъ безъ рыбы не дыхнетъ!
— Дай Богъ часъ побольше наловить!
— Дай Богъ и тебѣ путь — дорогу, отвѣчалъ онъ мнѣ, и мы разстались. Дорога Царева отличается отъ другихъ обыкновенныхъ большихъ дорогъ во-первыхъ тѣмъ, что по Царевой дорогѣ вы почти не видите проѣзжающихъ, взамѣнъ которыхъ вы видите лѣсъ, растущій на дорогѣ; во-вторыхъ — изобиліемъ верстовыхъ столбовъ: ежели вы пройдете десятки верстъ и не увидите ни одного столба, — не огорчайтесь; придетъ другой десятокъ верстъ и все наверстаетъ: на каждой верстѣ стоятъ двѣ версты, рядушкомъ одни верста старой формы, другая новой; и въ-третьихъ безлюдьемъ.
— Что будутъ до Стародуба деревни? спросилъ я встрѣтившуюся бабу, когда мнѣ достаточно надоѣло это безлюдье.
— Да подъ Стародубомъ будетъ Мериновка, отвѣчала та мнѣ.