— Бр-р! Давай дальше…
— Ты уже входишь во вкус?
— Один вопрос: а как обстоят там дела с лошадьми для саней и постоялыми дворами?
— Не волнуйся: у нас будет все — не только лошади, но и олени и собаки! Насчет же постоялых дворов ничего не скажу, ибо и сам толком не знаю. На Чукотке мы доберемся до Восточного мыса[61], крайней точки Азии, отделенной от Америки Беринговым проливом. И незаметно перейдем в другое полушарие.
— Так же незаметно, как пересекли здесь границы?
— Ширина пролива — каких-то пятьдесят километров, или двенадцать с половиной лье.
— Вот тут ты и попался: суда по условиям нашего договора исключены, друг мой… Ни пятьдесят километров, ни пять, ни даже пятьдесят сантиметров. Это мое последнее слово!
— Но Берингов пролив будет покрыт льдом, как и реки Лена, Колыма, да и весь тот край, и ты даже не почувствуешь, что под тобой океан. Не успеешь и охнуть, как окажешься уже на Американском континенте — у мыса Принца Уэльского, в краю, где живут эскимосы.
Эта территория — бывшая Русская Америка — принадлежит сейчас Штатам[62] и известна как Аляска[63]. Оставив позади Аляскинский хребет и добравшись, не без трудностей, до Скалистых гор, мы возьмем курс на юго-запад. Продуктами же будем запасаться на станциях.
— Что ты называешь станциями?
— Базы, принадлежащие или правительству Соединенных Штатов, или «Компании Гудзонова залива»… А потом попадем мы в Британскую Колумбию[64] — область вполне цивилизованную.
— Наконец-то!
— Рад, что ты уже свыкаешься с мыслью о путешествии. Из штата Вашингтон мы едем по железной дороге, которая, начинаясь в Такоме, южнее сорок девятой параллели, недалеко от острова Адмиралти, проходит по штатам Вашингтон и Орегона до самого Канонвиля, приблизительно у сорок третьего градуса северной широты. Четыреста сорок пять километров в поезде — право же, не так уж плохо! На сорок второй параллели — граница Калифорнии. Возможно, к нашему приезду уже закончат прокладку железнодорожного пути, и тогда мы сможем пересечь по нему Калифорнию с севера на юг, что займет у нас совсем немного времени, если, конечно, ты не захочешь где-нибудь остановиться.
— Там видно будет.
— Города Сакраменто и Стоктон вполне заслуживают того, чтобы провести в них несколько дней. А оттуда — снова железная дорога. Вперед, вперед! И да здравствует Америка! Время — деньги! Не успеем оглянуться, как мы уже в штате Аризона, граничащем с Мексикой.
— Ура! Но дай передохнуть. А то голова закружилась от столь резких переходов от мороза к жаре и обратно.
— Нет, немедленно на лошадей! Аризона, Эрмосильо, Гуаймас, Кульякан, Сан-Луис, Потоси! По тропам, которые зовутся в Мексике дорогами, а потом еще небольшую часть пути по железной дороге, чтобы не отвыкать от цивилизации. Проезжаем Гватемалу, Сальвадор, Никарагуа, Коста-Рику, Панамский перешеек и прибываем в Федеративную Республику Колумбию. Привет тебе, Южная Америка! Взгляни на эти просторы, расчерченные широкими, огромными по протяженности реками. Самая крупная из них — Амазонка. Это и есть земля твоя обетованная — богатый край фазенд, где живут дядюшки-миллионеры. Правда, прежде чем добраться туда, придется пересечь четыре страны — Колумбию, Эквадор, Перу, Боливию. К сожалению, там нет, а если и есть, то крайне мало, железнодорожных линий. Эх, если бы ты не страдал водофобией[65], мы выбрали бы одну из этих рек и добрались по ней прямо к цели!
— Ни слова о плавании — даже в бассейне Люксембургского сада! Или же доставь меня назад на улицу Дюрантен!
— Есть — ни слова!.. Но вот наконец мы прибываем на фазенду Жаккари-Мирим, раскинувшуюся по берегам одноименной речушки, впадающей в один из притоков реки Параны. Ну как? Сдержал я свое обещание? Попали мы в Бразилию по суше?
В Петербург Жак прибыл с намерением ничем не интересоваться, не смотреть ни на что, ничего не делать. Он демонстративно закрывал глаза на все, что могло показаться новым, необычным. И говорил Жюльену, упрекавшему его за апатию:
— Я ведь — лишь человек-посылка, которую ты везешь по суше вокруг света.
— Неужели ты совершенно равнодушен к той новой цивилизации, которая предстает перед нами в облике Петербурга?
— Да, совершенно. Это такой же город, как и другие: красивые дома, нарядная публика, много военных… Единственное, пожалуй, его отличие — церковные купола, позолоченные, как у нас усыпальница Наполеона, да бородатые кучеры. Я зайду с тобой в посольство, пройдусь по магазинам, а вечером сходим в театр. Но большего не жди. И вообще, предоставь меня самому себе.
— Ничего, пройдет немного времени, и ты станешь отличным попутчиком!
— Только в том случае, если меня вдруг охватит энтузиазм или во мне пробудится любознательность, в чем я, впрочем, сильно сомневаюсь. Послушай, сделай так, чтобы мы поскорее уехали отсюда. Если уж необходимо путешествовать, то поспешим в Сибирь. В городе я скучаю, там же хоть подышим свежим воздухом.
— Дня через два будет столько свежего воздуха, что хватит его тебе до конца жизни!
Проведя в столице России десять дней, друзья сели в поезд, проехали, не задерживаясь, Москву, прежнюю царскую столицу, и двинулись к Нижнему Новгороду, где кончалась железная дорога.
Несмотря на равнодушие, частично наигранное, Жак все-таки посетовал, что они не взяли с собой ничего, кроме небольшого чемодана с вещами и шуб.
— Не волнуйся, — улыбнулся Жюльен, — у нас, напротив, всего так много, что нам мог бы позавидовать любой губернатор. Я купил красивые, добротные сани, меховую одежду, снаряжение, оружие, продукты питания, книги и различные предметы, которые можно будет пустить на обмен. Список того, что нам требуется, изумил бы тебя.
— И где же эти сани?
— С нами, на платформе в голове состава.
— Понятно. Но ты сказал, что железная дорога кончается в Нижнем Новгороде. Что же делать нам там с санями: снег ведь выпадет еще не скоро?
— Весь багаж мы отправим пароходиком «Днепр», курсирующим между Нижним Новгородом и Пермью, сами же доберемся до Перми тарантасом.
— А сколько от одного до другого города?
— Шесть-семь дней пути, если не спешить.
— Ну что ж!
Расставшись с железной дорогой, Жак послушно сел в коляску, не сулившую, судя по ее виду, комфорта и способную обликом своим вызвать презрение даже у нормандских крестьян. Однако, грубо сколоченная, на четырех огромных колесах, соединенных деревянной осью, лишенная легкости и элегантности, она обладала одним бесспорным достоинством — надежностью, проверенной при быстрой езде по рытвинам, высокопарно называемым здесь почему-то дорогами. У тарантайки оказался к тому же весьма удобный, опускавшийся клеенчатый верх для защиты пассажиров от дождя и пыли.
Как ни сильна была тряска, Жак не жаловался. Вообразив, будто ему действительно отведена роль бездушной посылки, перемещаемой по чужой воле, он запретил себе выказывать свои чувства, машинально выходил из колымаги и, перекусив, — правда, с аппетитом, — снова садился в экипаж, даже взглядом не удостоив Волгу, по правобережью которой тарантас катил до самой Казани. Упрямец отказался от прогулки по этой древней столице Татарского ханства и через семь дней быстрой езды был с Жюльеном уже в Перми, так и не подумав восхититься густыми зелеными лесами, через которые пролегал их путь, но удовлетворенный тем, что уже начал привыкать к сидячему положению, в результате чего перестали неметь руки и ноги.
— Здесь мы сядем на поезд, — сказал Жюльен, наслаждавшийся путешествием со всей страстью экзальтированного[66] дилетанта.
— Жаль. Я уже привык к тарантасу.
— Не беспокойся. Это совсем короткая линия, толькочто проложенная от Перми до Екатеринбурга. А дальше — снова телега.
— Ну и прекрасно!
Жюльен проверил, как погрузили на платформу сани, давно доставленные пароходом «Днепр» и дожидавшиеся их на станции. Затем друзья прошли в свой вагон.
63
Автором допущена неточность: в состав Русской Америки, как неофициально назывались в XVIII — XIX веках русские владения в Северной Америке, помимо Аляски, входили также часть Северной Калифорнии и Алеутские острова.