И ребенок должен дополнить это в своем воображении или продолжить путь, осознав как возможное, так и невозможное.
Здесь должна быть тропинка, где писатель, выказывая уважение к ребенку, останавливается, и ребенок продолжает путь один. Сказочник, в конце концов, не более чем человек, который убежал из своего собственного мира и вторгся в чужой. Он сознает это и ограничивает себя…
Иллюстрируя свои сказки, я никогда не ощущаю этого так, как сочиняя их. Прогуливаясь по странному миру, который давным-давно был моим собственным, я рисую не для себя самой, а для тех, кто будет читать сказки. Я рисую, чтобы пояснить, выделить или ослабить впечатление от написанного; это просто попытка объяснить то, что я пыталась выразить в словах и, возможно, потерпела неудачу. Это своего рода подстрочные примечания.
То, что так пугает ребенка в тексте, может быть смягчено в иллюстрации, что намечается пунктиром, может быть усилено, счастливый момент — продлен.
То, что погруженный в собственные мысли писатель опускает как не соответствующее его стилю, иллюстратор может изобразить с мельчайшими подробностями, чтобы развлечь читающего ребенка.
Иллюстратор же, в свою очередь, может просто опустить те картины, которые противоречат собственно детской фантазии. Как, например, можно нарисовать не заслуживающую ни малейшего внимания физиономию Снорка[2]? Как можно изобразить необыкновенную Красоту?
Снова и снова писатель небрежно делает свое дело, а вслед за ним иллюстратор деликатно пытается поставить все на свои места.
Порой линии и плоскости бывают более выразительны, чем слова. И в священной черноте туши ребенок может увидеть приводящую его в восторг опасность для самого себя. Опасность, доведенную до желаемой степени ужаса.
Писатель обычно вводит в сказку свое собственное чувство страха.
Ребенок же бывает очарован сказкой, которая иногда его вовсе не пугает, а, наоборот, пленяет.
Существует избыток превосходнейших детских книг, которые главным образом изображают разочарование писателя, его страхи и депрессии, несправедливость и одиночество.
Но и в этом случае писатель, я думаю, да, должен быть очень осторожен, когда он, видоизменяя, реализует свои личные ужасы в волшебных сказках.
Быть может, он пишет для самого себя. Быть может, книга станет от этого лучше, правдоподобнее.
Единственное, что писатель должен подарить своим читателям, это счастливый конец. Счастливый конец в любой форме.
Или же предоставить ребенку возможность самому домыслить рассказ.
Поскольку ребенок-читатель отождествляет себя с героем книги, несчастливый конец вряд ли был бы по всем правилам честной игры.
Ребенок может восторженно (нельзя сказать — весело) принимать и страх, и одиночество, всю чудесную атмосферу ужаса. Но он чувствует себя обманутым и покинутым, если книга не дает ему утешения, не спасает, не исправляет его.
Я глубоко убеждена, что, если нет надежды, для ребенка это просто небытие, а небытия быть не должно.
Кто-то может, конечно, написать о смерти, самом определенном в мире. Но он не должен уничтожать личность, которую ребенок идентифицирует с самим собой.
Выбирайте в данном случае кого-то, кто не так важен, или кого слишком много в мире.
И обманщиков, конечно.
Но кто бы ни был избран целью убийства (хотя предпочтительна личность несправедливая), это не значит взять правильный курс.
В любом случае, я думаю, утонченность детей весьма преувеличена. Они вполне здравые разрушители и с энтузиазмом склоняются к страху. Мне кажется, они обладают хорошо развитым чувством трагического исхода, большей частью доставляющего им удовольствие. Это для ребенка — положительные эмоции, приятные эмоции, сравнимые разве что с радостью, которую испытываешь в предвкушении великолепной грозы, что вот-вот загрохочет над испуганным миром.
Будьте уверены, некто знает, что молния может убить, но думает, что обычно она поражает только соседей.
Трагический исход, гибель — это просто страстно желаемый случай, который наконец стал правдой, более реальной, чем книги, более реальной даже, чем фантазия.
И бок о бок с несчастьем — безопасность, та абсолютная безопасность, которую ребенок находит, вмещаясь в такое маленькое пространство, какое только возможно.
Там, где в детстве дело касалось грез, я догадывалась, что кто-то вращает одеяла над головой, лично меня тогда это даже пугало, но потом я выросла….
Другая беда — снегопад, когда снега наметает все больше и больше, так что сугробы поднимаются выше окон, когда все завалено снегом.