Этот великолепный современный образец диалога, проповеди и пропаганды я нашла в бумагах м. В. , скончавшейся в 1977 г. Тогдашний начальник Русской Православной Миссии Московской Патриархии в Иерусалиме архимандрит Серафим (ныне покойный Архиепископ Серафим Пензенский) поручил мне разобрать небольшой архив матушки и написать о ее кончине тем близким и друзьям, чьи адреса сохранились. Письмо о. А. было без конверта — видимо, пришло не по почте, и архимандрит Серафим разрешил мне взять его для себя. [2] О. В. отнесся к письму с большим вниманием, сделал для себя копию, а возвращая оригинал, с особой важностью, какая всегда появлялась на его лице, даже в голосе и ритме речи, если обсуждался серьезный вопрос, сказал, что письмо очень много дало ему для понимания о. А. , но из письма также следует, что о. А. , «находясь за железным занавесом», мало осведомлен о современном состоянии католичества, о происходящих в нем изменениях, особенно в богослужебной практике и во внутреннем — духовном и психическом — мире католического священника. Я хорошо помню этот разговор, так как сгоряча обиделась тогда на о. В.: как может он говорить, что о. А. чего–то не знает. Только читая письма о. В. к о. А. [3], я поняла, какое глубокое чувство и желание «услужить знатному человеку» [4] подвигли о. В. писать по–русски. Ведь этот язык после эмиграции семьи из России был под строжайшим запретом. Еще мальчиком, втайне от матери, о. В. начал учить русский, но систематически заниматься языком ему не довелось. Но русский язык до конца жизни оставался для него голосом родины и собственной души: ведь и к святому преподобному Серафиму Саровскому обращался он на русском языке, когда писал (по–французски) свою глубокую работу о Преподобном, наметившую новый аспект изучения наследия Саровского чудотворца. Во всяком случае, я могу свидетельствовать, что к переписке с о. А. о. В. относился очень серьезно и трепетно. В письмах его не столько «ума холодных наблюдений», сколько «сердца горестных замет»: он делился с наконец–то найденным другом тем, что его самого тревожило, радовало и волновало. Не раз говорил мне об этом, и всегда в полной уверенности, что собеседник поймет и откликнется.
И, наконец, надо сказать, как же я познакомилась с о. В. Я нашла его в «Доме Авраама» — в гостинице монастырского типа для бедных католических паломников. Те двое наших друзей, что возили меня в Эйн Карем, обескураженные своим провалом в поисках м. В. , все же постарались и нашли священника, говорящего по–русски и живущего в Восточном Иерусалиме на Масличной горе в «Доме Авраама». На сей раз я решила отказаться от проводников и в один из жарких апрельских дней 1971 г. одна отправилась на поиски. Еврейские автобусы в те края не доходили, пришлось долго идти по непривычной жаре, спускаться к Кедрону, подниматься на Масличную гору, а когда дошла до «Дома Авраама», оказалось, что о. В. нет дома. Я оставила записку с адресом, номером телефона и просьбой позвонить и вечером того же дня впервые услышала его голос.
А. Н. (Шура) Цукерман
Иерусалим, ноябрь 2003 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ К САМИЗДАТСКОМУ ВАРИАНТУ ПЕРЕПИСКИ
То, что предлагаемые страницы состоят из писем, — отнюдь не литературный прием или «переписка из двух углов», когда люди, имеющие личный контакт, обмениваются мыслями на бумаге. Это — настоящие письма, которые шли по обыкновенной почте на протяжении 1974 года из Москвы в Иерусалим и обратно. Корреспонденты однажды заметили, что темы, которые они обсуждают, имеют общий интерес. Ведь шла беседа между людьми различных христианских исповеданий и имеющими различный опыт. Поэтому было решено сохранить письма для друзей в том виде, как они написаны, лишь изъяв чисто личные темы [5].
В настоящее время, когда активно ведется диалог между Церквами Востока и Запада [6], важно, чтобы он не ограничивался только «высшим уровнем», но и захватывал рядовых священников и мирян.
Переписка прот. Александра Меня с о. Всеволодом Рошко
8 апреля 1974 г.
Дорогой отец Александр!
Спасибо за Ваше письмо от 20 марта. Постараюсь объяснить, какую разницу я вижу между восточным и латинским богопочитанием. Извините мой дидактический тон: стараюсь возможно лучше высказаться по необъятной теме.
3
Он давал мне эти письма для прочтения, чтобы проверить, понятен ли его русский язык. Однако об исправлениях и тем более о редактуре не могло быть и речи: о. В. казалось, что, исправляя грамматику или синтаксис, я меняю смысл того, что он хотел сказать.
4
Характерное для его русской речи и излюбленное выражение в тех случаях, когда он хотел и мог помочь достаточно известному и уважаемому человеку
5
В настоящем издании письма приведены полностью и добавлены письма, имеющиеся в архиве Фонда за 1975 г.