Энвер давно погиб в бою, убиты Талаат и Джемаль, погибли Джавид, Назим, другие вожди младотурецкого движения. Болгары, сербы, греки отпали от оттоманской империи, и приобрели иной, ужасный смысл слова „нет более в Турции армян‟, впоследствии повторенные Талаатом в его беседе с американским послом Моргентау.
Я никогда не видел вождей младотурецкой партии; но ее рядовых деятелей встречал в былые времена. Многие младотурки, большие и малые, проживали в качестве эмигрантов в Европе и делали, как водится, то, что теперь делаем мы, а до нас и до них делали немецкие, венгерские, польские эмигранты. Четверть-века тому назад участие Ахмета-Ризы (по общему отзыву, честного и чистого человека) во всевозможных международных митингах, когда требовалось что-либо flétrir{4}, было так же обязательно, как теперь речь Виктора Баша и письмо графини Ноайль (выражающей глубокое сожаление, что не может явиться flétrir лично).
Для чего турки ввязались в войну? Народ, разумеется, желал мира, — в этом трудно усомниться людям, наблюдавшим в Константинополе философское спокойствие, благодушие, вежливость турок. Родовая аристократия, презиравшая, как „плебеев‟, и Энвера, и Талаата, и Джемаля, не хотела о войне слышать. По словам очевидца, великий визирь, принц Саид-Халим плакал, когда узнал о бомбардировке „Гебеном‟ Одессы, предпринятой без его ведома (четыре оттоманских министра подали в этот день в отставку). Из трех младотурецких диктаторов двое недолюбливали немцев, а третий (Джемаль) их ненавидел. Вдобавок и в победу Германии верили они далеко не твердо. Талаат, по крайней мере, был убежден, что союзный флот прорвется через Дарданеллы и превратит в развалины Константинополь. Войну младотурки вели с энергией истинно необычайной, твердо решив, в случае прорыва Дарданелл, „сжечь Константинополь, как русские сожгли Москву‟, и взорвать на воздух св. Софию{5}. Не буду касаться и другого — того, о чем говорилось на берлинском процессе Соломона Телириана, убийцы Талаата-паши. Превращение радикальных интеллигентов, столпов разных Лиг прав, в то, чем стал во время войны комитет „Единение и прогресс‟, всегда будет одним из самых непонятных явлений истории.
Впрочем, главного вождя, несмотря на его „убеждения‟ трудно отнести к радикальной интеллигенции. Выходя из партийного комитета, Энвер-паша верхом уезжал в лес и там упражнялся в стрельбе из пистолета: он на глазах Моргентау всаживал в туза пулю за пулей (как известно, это искусство сыграло немалую роль в биографии Энвера). Говорили, что по взглядам Энвер „конституционалист английского толка‟. Но как-то, в гневе, с турецкой парламентской трибуны он назвал председателя парламента „собакой‟, что вряд ли соответствует традициям английского конституционного строя. Энвер не был турецким Наполеоном, каким его представляли когда-то. Он не был и вообще политическим деятелем. Это был Хаджи-Мурат — вероятно, единственный Хаджи-Мурат в новейшей европейской истории.
За несколько лет младотурецкого владычества Турция потеряла большую часть своих владений, потеряла Сирию, Аравию, Месопотамию, Палестину. В ту пору все были убеждены, что пришел конец и самому существованию независимого оттоманского государства. Наша делегация приехала из страны, жившей в крайне тяжелых условиях. Но судьба турок, разумеется, представлялась гораздо более трагической. Очень трудно было себе представить, как они могли бы выйти из своего отчаянного положения.
Спаситель Турции был не за горами.
IV
Почти одновременно с нашей делегацией в Константинополь прибыл — не на собственном пароходе, а по-старинному, верхом на коне — тридцатисемилетний боевой офицер. Мы о его приезде ничего не знали; вероятно, и вообще не знал почти никто. Встречен он был без торжественности, без интервью, и газеты — по крайней мере, газеты Перы — интересовались им, по-видимому, гораздо меньше, чем панславистской делегацией, так несправедливо покушавшейся на Константинополь. Между тем для судеб Турции приезд этого офицера имел некоторое значение. Это был Мустафа Кемаль.
В ту пору в Европе он был совершенно неизвестен. Даже много позднее посвященная ему — не в константинопольских газетах, а в Британской энциклопедии (издание 1922 года) — сухая маленькая заметка кратко сообщала, что он убит. Назло Британской энциклопедии и Британской империи Мустафа Кемаль оказался жив. Теперь у него есть биографы. Мы знаем, что он родился в Салониках в очень небогатой семье и был прозван в военной школе Кемалем за необыкновенные успехи в науках („Кемаль‟ по-арабски значит „совершенство‟). В ранней молодости он был замечен Абдул-Хамидом, который, недолго думая, отправил юношу в ссылку: кровавый султан обладал некоторым знанием людей. Мустафа Кемаль основал тайное общество „Родина‟, сыгравшее огромную роль в истории турецкого освободительного движения. Из этого общества вышли и младотурки, впоследствии лютые враги Кемаля. Сам он долго оставался в тени. В пору революции 1908 года он был начальником штаба армии Махмут-Шевкета, которая первой вошла в Константинополь. Мало были тогда известны и его исключительные боевые заслуги в четырех войнах. По-видимому, он был душой знаменитой обороны Дарданелл (хоть очень велика была в ней и роль Энвера-паши{6}). В пору великой войны младотурецкий комитет запретил упоминать имя Кемаля в сообщениях генерального штаба. Говорили о нем только тo, что он не берет взяток. Это считалось чудом.
5
Узнав об этом намерении властей, американский посол Моргентау отправился к великому визирю и протестовал во имя уважения к древнему искусству, бесценным сокровищем которого является св. София. Талаат с улыбкой ответил, что младотурки равнодушны к древнему искусству: ‟Мы предпочитаем стиль модерн‟.
6
'Энвер-паша рассматривал дарданелльские бои как личное состязание между ним и Черчиллем, которому он когда-то в Лондоне доказывал неприступность дарданелльских укреплений. Теперь, кажется, военные историки находят, что укрепления эти отнюдь не были неприступны. Такого же мнения в 1915 году держался и сам Лиман фол Сандерс, ожидавший падения Дарданелл с минуты на минуту.