— Это одни фразы. Говорить так, как вы говорите, могут только те, которым терять нечего.
Говорят только о крестьянах. Следовательно, 19 февраля, вероятно, принесёт нам что-нибудь новое. 11 февраля барыня по совету служащего при губернаторе, П. А. Артемьева, дала вольную Ваське-лакею, Ваньке-повару и предложила и мне. Я ответил, что как ей будет угодно.
С одной стороны, я и так пользуюсь свободой, а с другой — боюсь, как бы не произошло перемен и не достался бы я кому другому.
14 февраля барыня позвала меня в кабинет и, подавая лежавшую на столе бумагу, сказала: «Вот я тебе даю вольную. Её нужно засвидетельствовать. Сходи к князю Шаховскому и Ефремову, которые засвидетельствуют мою руку, а потом предъяви бумагу в гражданскую палату. Там утвердят, и ты будешь вольный. Если хочешь служить у меня, живи».
Я поблагодарил, взял бумагу и отправился хлопотать. Я очень смущён, точно потерял что-нибудь.
Сегодня 19 февраля, но ничего особенного нет. На днях от имени губернатора было объявлено, что 19 февраля объявления об освобождении крестьян и дворовых не последует и что будет объявлено и когда именно, неизвестно. Сегодня же в «Московских ведомостях» напечатано, что вопрос об устройстве крестьян заканчивается и во время поста будет приведён в исполнение.
Будь что будет. Я же получил уже из гражданской палаты вольную и сегодня спрыснул её с знакомыми в Барсовой гостинице.
23 февраля был в трактире. Там слышал разговоры, что манифест об освобождении крестьян 19 февраля не объявлен до сих пор из боязни, что народ по случаю Масленицы разбежится, перепьётся, станет бунтовать и разграбит господ. Губернатор вытребовал казаков, и войскам велено быть готовыми к тревоге.
Итак, объявление манифеста приостановили.
Меня это очень удивило и оскорбило. Я знаю и по самому себе и сужу по своим товарищам и убеждён, что ни один человек из дворовых не уйдёт без спроса даже за ворота и не станет грубить. Я долго читал и перечитывал книжку Славина[85] о том, как должны встретить свободу крепостные дворовые люди. Решил написать статью, в которой думаю высказаться от имени дворовых. Стал писать и в конце статьи поместил четверостишие:
28 февраля отнёс статью в редакцию «Московских ведомостей»[86]. Там только потребовали написать фамилию и адрес и взяли статью, не читая.
М. В. Сущева рассказывала барыне за обедом, что дворовый Алексей не берёт вольной, потому что ему некуда деваться с семьёй.
5 марта, воскресенье. Конец Масленой. День знаменательный. Сегодня объявлен Высочайший манифест, подписанный Государем 19 февраля. Утром, когда я подавал самовар господам, разносчик принёс «Московские ведомости». Из девичьей выглянула Клавдия и позвала меня. «Прочитайте скорее, — сказала она, указывая на газету. — Говорят, есть объявление о воле». Я развернул газету и увидел манифест. К газете был приложен и отдельно отпечатанный экземпляр манифеста. Я торопливо и тихонько прочитал девушкам манифест и затем, молча подав газету господам, вышел в девичью. Сейчас же вошёл туда Александр Петрович и поздравил нас с волею. Когда я убирал со стола, Марья Александровна спросила меня, радуются ли люди. Я ответил, что они удивлены и поражены неожиданностью. Она же попросила меня растолковать хорошенько им, чтобы они не напились.
В десять часов утра я пошёл в квартал взять «Положение» о крестьянах, которое, как было объявлено в газете, продавалось по одному рублю за экземпляр. Дорогою зашёл в Вознесенскую церковь, которая была полна народа. В квартале была давка и говор. В толпе рассказывали, что манифест и «Положение» о крестьянах были привезены экстренным поездом. Газеты печатали всю ночь, чтобы поспеть приложить экземпляры манифеста. Полиция должна была наклеить объявления на всех видных местах к шести часам утра. Кабаки велело было не открывать до часа дня. Войска были в сборе.
Возвращаясь с купленною в зелёной обложке книгою домой, я встретил человек двенадцать солдат с ружьями. Это был один из патрулей, которые расхаживали по всем улицам. В это время раздался трезвон, и народ повалил в церкви слушать чтение манифеста. Я очень пожалел, что не мог пойти, потому что, по приказанию барыни, должен был поскорее принести домой «Положение». Барыни я дома не застал. Она ушла в церковь с девушкой. Остальные же все дворовые были дома. Я стал им читать манифест и объяснять. Читал я с чувством, и когда прочитал заключительные слова: «Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с Нами Божие благословение на твой свободный труд, залог твоего домашнего благополучия и блага общественного», все перекрестились. У многих были на глазах слёзы. Авдюшка шёпотом спросил меня, можно ли ему теперь попроситься идти погулять. Ванька, 23-летний парень, заметил, что теперь, вероятно, ему позволят жениться.
85
Славин — псевдоним писателя и актёра Алексея Павловича Протопопова (1814 — 1867). Имеется в виду его книга «Повествование о том, как крестьяне и крепостные люди должны подготовиться, чтобы достойно встретить предстоящую им свободу. Книжка для всех сословий» (М., 1861).
86
Статья, подписанная «Один из крепостных. Москва. 1861 г.», была опубликована в «Московских ведомостях» и марта и предварялась следующей редакционной заметкой: «С особенным удовольствием сообщаем полученный нами отзыв одного из бывших (так ещё недавно) крепостных о книге г. Славина «Повествование о том, как должны крестьяне и крепостные люди встречать свободу». Правда, мы не разделяем мнения автора об этой книге, которая могла быть составлена гораздо лучше, дельнее; но дело совсем не в этой книжке, а в том, как откликаются грамотные крестьяне на благородное дело, так великодушно предпринятое Государем. Вот один из этих откликов с некоторыми незначительными поправками». Бобков приветствует книгу Славина и сам манифест об освобождении крестьян от крепостной зависимости, восклицая с воодушевлением: «Что было вещь, то стало говорить!»