А солнце, пока невидимое, еще не поднявшееся из-за горизонта, уже стелило тепло на пески. Они розовато поджигались пугливыми бликами, будто язычками огня, и воздух заметно тяжелел от набегающих знойных волн…
Затем незаметно, как-то вдруг, свершился окончательный переход от ночи к утру: синие, желтые, розовые краски пустыни высветились до прозрачности, всхолмленная равнина открылась во всем безбрежии.
И Курбан-Гурт, осматриваясь, неожиданно обнаружил метрах в трехстах перед собой лежавшего за низкой грядой валунов человека — вернее, его большой овчинный тельпек[27]. Вот тельпек дрогнул — и человек на миг выглянул из-за своей каменной защиты.
Он, Италмаз!
Потянулся, расправляя затекшие плечи. Спал, только проснулся. Значит, с вечера здесь… Чуть-чуть недооценил его воровскую прыть.
«Однако я его лучше знаю, чем он меня, — усмехнулся Курбан-Гурт. — Он на самом деле решил, что сегодня поживится — а я потом локти грызи… Он смеяться хотел надо мной. А я — вот я!»
Чтобы стекла бинокля не вспыхнули под солнечными лучами и не выдали его, он глубоко спрятал их под козырьком из пальцев, стал внимательно — квадрат за квадратом — изучать местность, окружавшую саксаулы.
Вот они… есть! Один, второй… четыре, шесть…
Но где Золотой? Где он?
Все стадо в наличии, кроме него.
Может, как положено вожаку, он где-то поодаль, на возвышении? Эти все лежат, а он сторожит?
Но тогда где? На пирамиде Красных камней, только не на самом верху, а где-то сбоку, с той невидимой отсюда стороны, — там?
Скосил взгляд туда, где скрывался Италмаз.
В многократном увеличении — через сильные линзы бинокля — иссеченное зарубцевавшимися болячками лицо Италмаза показалось егерю измученным, обычно стянутые злым напряжением губы его кривились в вялой зевоте.
«Звали тебя сюда, — сердито подумал Курбан-Гурт. — Ва-ах, как звали тебя… Да?»
Италмаз высунулся из-за своего укрытия повыше, тут же спрятался и стал прилаживать длинный, с двумя черными зрачками ствол ружья в расщелине между камнями, отыскивая ему надежный упор.
Джейраны вставали с лежек; вздрагивая легкими телами, стряхивали песок с волнисто переливавшихся рыжеватых шубок; делали короткие пробежки, и самый молодой — «парнишка» — в грациозных, тягуче-летящих прыжках, веселясь, перепрыгивал через козочек. Звал их в игру.
Курбан-Гурт перехватил карабин так, что указательный палец лежал у курка, а вся ладонь обжимала шейку приклада, и он мог мгновенно выстрелить с одной руки навскидку, уверенный, что попадет, куда требуется, и сам не спускал глаз с Италмаза, успевая одновременно следить за стадом. Лихорадила та же мысль: Золотой — что, где, почему?
Италмаз подался вперед, припадая к ружью…
И в гибком
долгом
прыжке,
повиснув на какой-то миг в воздухе,
на самую верхнюю глыбу
пирамиды Красных камней
величаво
опустился он —
Золотой Джейран!
«Цок!» — ударили его копытца.
«Тр-рах!» — сухо распорол воздух вскинутый к небу карабин егеря.
И —
как ослепительный
прочерк молнии
на синем —
прыжок
Золотого Джейрана
вниз.
«Дрр-ба-а-ах!» — гулко, запоздало оглушило окрестность ружье Италмаза.
Стадо, увлекаемое Золотым Джейраном, мчалось вдаль.
«Дрр-ба-ааах… вжи-ик!» И над головой егеря, предусмотрительно упавшего на дно спасительной ложбины, просвистели крупные картечины.
Пока Италмаз перезаряжал двустволку, Курбан-Гурт, приподнявшись на локтях, успел оглядеться и крикнул противнику:
— Ты проиграл, Италмаз! Я предупреждал — ты сделал по-своему. Умываться тебе слезами!
Италмаз не мог видеть, что за его спиной на желтой песчаной плоскости медленно катились два коричневых пятна. А Курбан-Гурт догадался: это Сердоморов с кем-то из сотрудников скачет сюда, к Красным камням, на конях.
— Я продырявлю твою волчью шкуру, завалю камнями, никто не найдет могилы! — прокричал ответно Италмаз, и опять глухо саданул выстрел, визжащие горошины свинца взрыли и подбросили глинистую землю перед глазами егеря.
Он, перевалившись, живо откатился вправо.
И тут же очередной выстрел рвано взрыхлил глину там, где он секундами раньше лежал.
— Ты, вонючее дерьмо поносного ишака, — что было мочи закричал Курбан-Гурт, сплевывая землю с губ, — оглянись ты, ублюдок… Оглянись — и подавишься!
— О-о-о-о-о! — взревел Италмаз. — О-о-о-о-о!..