— Есть у меня на примете одна девка в Могиларово. Лучшей невестки вам не сыскать!
Бабка и дед изъявили желание узнать, кто она такая, из какой семьи. Баклажан не скупился на похвалы, и дед, этот неисправимый реалист и скептик, принес из погреба еще одну бутыль вина. Во избежание подозрений Баклажан скрыл, что он приходится моей будущей матери родней и за время своих разъездов по улаживанию свадеб не раз останавливался в доме ее отца на ночлег. Он сказал, что нужно завтра же к вечеру съездить в Могиларово и «по дороге» заглянуть к будущим сватам. Мол, лучше нагрянуть неожиданно, пусть жених своими глазами увидит, какой у них в доме порядок. Этот тонкий маневр пришелся деду по душе. Он считал, что тактика захвата врасплох одинаково полезна как в сражениях, так и в выборе невестки.
На другой день к вечеру Баклажан и мой отец оседлали двух наших кобыл и отправились в Могиларово. Утром выпал глубокий снег, и лошади увязали в сугробах. Приехали к девяти часам. В эту пору село уже спало мертвым сном. Баклажан безошибочно отыскал двор моей матери, спешился и отворил калитку. Два лохматых пса, каждый величиной с осла, выбежали из кошары и с лютой ненавистью накинулись на приезжих. Один вцепился в полу отцовского ямурлука[7] и разодрал ее. Баклажан выдернул из огорожи кол и замахнулся на наседавших псов. В соседних дворах забрехали разбуженные собаки. Дед Георгий (со стороны матери) проснулся и выглянул в окно. Увидев на белом снегу двух мужиков с лошадьми в поводу, он накинул овчинный полушубок и вышел унять собак. Бабка Митрина засветила лампу, засуетилась, кинулась прибирать в комнате. Глядь, а гости уже на пороге притоптывают, стряхивая с обуви снег. Баклажан вошел в комнату смело, словно приехал к себе домой, повесил за дверь ямурлук и сказал:
— Решили вот заехать к вам обогреться.
Их посадили к очагу, дед Георгий достал ситцевый кисет с табаком и стал угощать Баклажана. Оба долго лизали кончиками языков жесткую оберточную бумагу, а когда наконец закурили, дед Георгий выразительно глянул на свою половину. Он был человек бедный, но держался с большим достоинством, был немногословен и считал, что жена и дети обязаны понимать его с полуслова. Так оно и было. Бабка Митрина прихватила большую глиняную чашку и проворно спустилась в погреб под кладовкой. Скрипнула боковая дверь, и в комнату вошла моя мать. Она давно услышала, что приехали гости, и перед тем как выйти к ним, опрятно оделась, причесалась, заплела косы. В ее обязанности входило приветить гостей, попотчевать чем бог послал, поднести вино, а затем по знаку отца выйти или же остаться со всеми. Она подошла к Баклажану, подала ему кончики пальцев, потом повернулась к моему отцу. Тот, смекнув, что это и есть девушка, которую он приехал смотреть, опустил голову, набычился и успел заметить только большую перламутровую пуговицу, что красовалась спереди на ее платье.
Баклажан взял обеими руками поднесенную ему глиняную чашку, сделал несколько изрядных глотков и, крякнув от удовольствия, сказал:
— Э-эх, доброе вино! Дай вам бог здоровья и хорошего зятя!
Из-под надвинутой по самые брови лохматой шапки отца заструились мутные ручейки пота. Он испугался, что Баклажан, воодушевленный первыми глотками вина, выдаст тайну. Гочо, однако, был человек бывалый, не лишенный такта, и когда дед Георгий после долгих разговоров спросил его, куда бог их несет в такой поздний час, он сгреб в ладонь свой синий нос, громко высморкался и сказал неопределенно:
— Ездили по делу, не знаем, чего выездили!
— По делу, говоришь? — спросил дед Георгий, скрутив новую цигарку.
— По торговому делу, дядя Георгий! — не моргнув глазом соврал Баклажан. — Компаньоны мы с этим парнем. Ты не гляди, что молчун, ума ему не занимать, да и про отца его не скажешь, что у него в кармане вошь на аркане. Марина Денева из Волчидола, может, знаешь? Мы для него овец скупаем…
Тот, кто не знал Баклажана, мог поверить, что у него денег куры не клюют, что ему с моим отцом ничего не стоит закупить всю Добруджу, но дед Георгий знал его как облупленного и потому не верил ни единому слову. Он то и дело подносил гостю чашку с вином, покачивал головой да покашливал. Новоиспеченный же торговец, который не умел сосчитать, сколько будет трижды четыре, сидел, уставясь на носки своих козлиных царвулей, чтобы, упаси бог, не встретиться глазами с моей будущей матерью. Он не знал, что она давно уже ушла спать. Пламя очага пригревало его вовсю, он сидел на том самом месте, где его усадили, не смея сдвинуть шапку на затылок, а дорожный холод вытекал через нос, словно через водосточную трубу. Блохи, до тех пор сидевшие мирно, зашевелились. Их не на шутку донимал жар очага, и в поисках спасения они выпрыгивали из воротника отцовской антерии.