Амалия сделала шаг, другой, медленно приближаясь к Буалему.
— Ты с ума сошла, — шепнул Серж, — не подходи к нему.
Когда она была уже совсем рядом, Буалем с сухим хрустом всадил свой нож в землю. Пальцы его дрожали. Амалия протянула руку. Он поднял на нее обезумевшие глаза. Она улыбнулась ему. Потихоньку, небольшими рывками он вытащил нож и отдал ей. Она снова ему улыбнулась, опустила нож в полосатый шерстяной мешочек, висевший у нее на шее, потом все тем же размеренным шагом направилась к Амайасу, взяла у него меч и собственноручно вложила его в ножны из красной кожи.
— Лучше бы тебе совсем его забрать, — заметил Серж.
— Я знаю еще много других таких же мелодий, — сказал Лекбир.
— Нет, брат Лекбир, — всполошилась Суад, — на сегодня довольно. Спасибо тебе.
Лекбир погладил дырочки на своей свирели и пошел в ту сторону, где Ба Хаму, теперь уже успокоенный, сидел, закутавшись в его бурнус.
— Брат мой Ба Хаму, да ниспошлет нам всевышний свое прощение.
Ба Хаму высунул голову из капюшона бурнуса.
— Зачем ты играл это?
— Не знаю. Брат мой Ба Хаму, эта музыка взывала ко мне, она рвалась через тростниковую дудочку, надо же было дать ей выход. Брат мой Ба Хаму, кто знает, будем ли мы живы с тобой завтра? И потом, ты видел, какое это было удовольствие для всех остальных? Они парили над землей. Музыка заставила забыть их о своих заботах, болезнях.
— Они чуть было не перебили друг друга.
— Да ниспошлет им всевышний свое прощение. Они непривычны к этому. Настоящие дикари… Когда поет свирель, мы с тобой, брат Ба Хаму, думаем не о смерти, во всяком случае, не о чужой.
В первых проблесках зари стали проступать неясные силуэты верблюдов, пережевывающих свою жвачку возле палаток. Пора было сниматься с лагеря, чтобы успеть тронуться в путь по утренней прохладе. Амайас оставил своих верблюдов Лекбиру и Ба Хаму.
— Я во всем виноват, — говорил Мурад, пока они свертывали палатки, — мне следовало предупредить вас.
— О чем? — спросил Серж.
— О пустынном безумии.
— А что это такое?
— Болезнь.
— Какая связь?
— Тогда мы, возможно, избежали бы того, что произошло сегодня ночью. Всех, кто отправляется в Сахару, рано или поздно поражает пустынное безумие.
— Что же это такое?
— Никто толком не знает. Просто человек испытывает странное чувство. Ощущает себя свободным.
— От чего?
— От всего. Для него не существует никаких преград, никаких запретов, никаких условностей. Человек чувствует беспричинное возбуждение, лихорадочно взвинчен. Ему все кажется возможным. Обычно в таком состоянии достаточно бывает любой искры, ну, например, мелодии свирели…
— Словом, эффект физического воздействия, — сказал Серж, — сухость воздуха или ветер, атмосферное давление…
— Не знаю. Известно только одно: все через это проходят, кто раньше, кто позже — в зависимости от характера. Но все без исключения. Менее крепкие сдаются сразу же в Гардае, другие держатся до более южных широт, но дальше Джанета практически никто не выдерживает. Самое худшее — это, естественно, когда все поражены одновременно, вот как было с нами, например. В таком случае лучше знать об этом заранее и сразу идти спать.
— Амайас говорит, что это джинны, — сказала Суад, — и мне кажется, он прав.
Она повернулась к Сержу:
— А ты, конечно, считаешь, что это атмосферное давление?
— Какая разница? — молвил Мурад. — Атмосферное давление — это современное название джиннов.
На другой день они пересекли эрг[108]; безграничная пустота вызывала у них неясную тревогу, которую они не в силах были побороть. Только к вечеру им повстречался какой-то тарги, бродивший в поисках верблюдов, которых он выпустил в пустыню полгода назад. Он сказал, что Джанет уже недалеко, и сообщил им кое-какие дополнительные сведения. Они были благодарны ему за то, что он нарушил гнетущее безмолвие, окружавшее их с самого утра.
Вскоре им стали попадаться все более густые заросли кактусов, некоторые из них росли вдоль тропы. И вот уже сиреневые сумерки прорезали первые слабые огоньки. К ночи они добрались до Джанета.
По программе следующего дня на утро у Амалии был назначен визит к местным властям. Первым они решили посетить начальника даиры[109].
Темное платье, маникюр, черные перчатки и скромный макияж — все было как полагается, во время свиданий с официальными лицами Амалия взяла себе за правило не делать никаких скидок на тяготы климата. Остальные пришли в обычных дорожных костюмах, за исключением Буалема, который оделся по-городскому, и Суад, явившейся в одеянии примадонны, собравшейся на торжественный вечер в миланскую оперу.