Его хозяин Генрих Штаден
Царю служил, как верный пес,
И был ему за службу даден
Надел земли и добрый тес.
Был Генрих Штаден тонкий немец.
Как в пору казней и опал
Лукавый этот иноземец
К царю в опричники попал?
Стыдясь постройку всякой клети
Тащить на собственном горбу,
На рынке Штаден Федьку встретил
И подрядил срубить избу.
И Конь за труд взялся с охотой,
Зане́ работник добрый был.
Он сплошь немецкие ворота
Резными птицами покрыл,
Чтоб из ворот легко езжалось
Хозяйским санкам в добрый путь.
И, утомясь работой малость,
Присел на бревна отдохнуть.
Из вновь отстроенной светлицы,
Рукой в перчатке подбочась.
Длинноголовый, узколицый,
Хозяин вышел в этот час.
Он, вязь узорную заметив
На тонких досточках ольхи,
Сердито молвил: «Доннерветтер![30]
Работник! Что за петухи?»
А Конь глядел с улыбкой детской,
И Штаден крикнул: «Глупый хам!
Не место на избе немецкой
Каким-то русским петухам!»
Он взял арапник и, грозя им,
Полез свирепо на Коня.
Но тот сказал: «Уймись, хозяин! —
Лицо рукою заслоня.—
Ты, знать, с утра опился водкой…»
И только это он сказал,
Как разъяренный немец плеткой
Его ударил по глазам.
Конь осерчал. Его обиду
Видали девки на юру,
И он легонечко, для виду,
По шее треснул немчуру.
Хозяин в грязь зарылся носом,
Потом поднялся кое-как…
А Конь с досадой фартук сбросил
И, осерчав, пошел в кабак.
3
Оправив сбрую, на которой
Блестел набор из серебра,
Немчин кобылу тронул шпорой
И важно съехал со двора.
Он наблюдал враждебным взглядом,
Как просыпается Москва.
На чепраке с метлою рядом
Болталась песья голова.
Еще и пену из корыта
Никто не выплеснул пока,
И лишь одна была открыта
Дверь у «Царева кабака».
Над ней виднелся штоф в оправе
Да елок жидкие верхи.
У заведения в канаве
Валялись с ночи питухи.
И девка там валялась тоже,
Прикрыв передником лицо,
Что было в рябинах похоже
На воробьиное яйцо.
Под просветлевшими крестами
Ударили колокола.
Упряжка с лисьими хвостами
В собор боярыню везла.
Дымком куриться стали домы,
И гам послышался вдали.
И на Варварку божедомы
Уже подкидышей несли,
Купцы ругались. Бранью хлесткой
Москву попробуй, удиви!
У каменной стены кремлевской
Стояли церкви на крови.
Уже тащила сочни баба,
Из кузниц несся дальний гул.
Уже казенной песней: «Грабят!»
Был потревожен караул.
А сочней дух, и свеж и сытен,
Дразня, летел во все концы.
Орали сбитенщики: «Сбитень!»
Псалом гундосили слепцы,
Просил колодник бога ради:
«Подайте мне! Увечен аз!»
На Лобном месте из тетради
Дьячок вычитывал указ,
Уже в возке заморском тряском
Мелькнул посол среди толпы
И чередой на мостик Спасский
Прошли безместные попы,
Они кричат, полунагие,
Прихлопнув черным ногтем вшу:
«Кому отправить литургию?
Не то просфоркой закушу!»
Уже и вовсе заблистали
Церквей румяные верхи,
Уже тузить друг друга стали,
Совсем проснувшись, питухи.
А он на них, начавших драться,
На бестолочь и кутерьму
Глядел с презреньем иностранца,
Равно враждебного всему!
4
Он скромно шел через палаты,
Усердно ноги вытирал,
Иван с Басмановым в шахма́ты
В особой горенке играл.
Он, опершись брадою длинной
На жилистые кулаки,
Уставил в доску нос орлиный
И оловянные очки.
В прихожей комнате соседней,
Как и обычно по утрам,
Ждал патриарх, чтобы к обедне
Идти с царем в господень храм.
Тому ж и дела было мало,
Что на молитву стать пора:
Зело кормильца занимала
Сия персидская игра!