Тот властен сам в себе, тот волен
И путь ко счастью проложил,
Кто настоящим лишь доволен,
60 Сказать мог: «Я сегодня жил».
Пусть Дий иль небо тьмой обложит,
Иль солнцем ярко озарит:
Собывшегось — не уничтожит,
Прошедшего — не возвратит.
Фортуна злобна самовластно
Играет нашею судьбой
И тешится всяк час ужасной
Злоприхотливою игрой.
Непостоянна, коловратна
70 В дарах и почестях своих,
Сегодня мне благоприятна,
А завтра уж манит других.
Пока со мной она — хвалами
Богиню не стыжусь я чтить;
Взмахнет ли легкими крылами —
Спешу дары ей возвратить
И, добродетели смиренной
Щитом прикрывшись, не ропщу
За честность истинно почтенной,
80 Без вена, — бедности ищу.
С жестоким бурный афр стремленьем
Когда готов мой парус рвать,
Я с робким не привык моленьем
Богам обеты посулять,
Коль яры ветры дуть престанут,
И, пища роскоши моей,
Богатства тирские не станут
Добычею скупых морей.
Тогда, коль ветерок прислужен
90 Дохнет вслед скромного пловца,
Покров лишь Поллукса мне нужен,
Любезной Леды близнеца;
Тогда меня сей спутник звездный
И легкий двувесельный челн
Сохранно пренесут чрез бездны
Бунтующих эгейских волн.
74. НА СМЕРТЬ ДРУГА {*}
Кн. 1, ода XXIV
Quis desiderio sit pudor, etc.[1]
Оплакивать, увы! главу, нам толь любезну,
Какий предлог иль стыд
Скорбящим воспретит?
О Мельпомена! песнь внуши мне томну, слезну,
Ты, коей с лирой золотой
Богов отец державный
Дарит и голос плавный,
Унылу песнь воспой.
Итак, Квинтилия[1] уж сон одержит вечный!
Где нравов чистота,
Где верность, правота,
Нагая истина и друг чистосердечный,[2]
И Феб, восторгу своему
Предавшийся на лире, —
Где сыщут в целом мире
Подобного ему?
Все добрые по нем льют горьки токи слезны,
Ты всех горчайший льешь;
Но тщетно к небу шлешь
Умильные мольбы, — уж друга, друг любезный!
Не оживишь ты своего:
В самых дарах их строги,
Тебе послали боги
На краткий срок его!
Хоть лиры сладостью сравнишься ты с Орфеем,
Который восхищал
Древа фракийских скал,
Не возвратится кровь в тень, кою кадуцеем,
Для смертных страшным толь жезлом,
Через пустынны реки
Меркурий уж навеки
Загнал в подземный дом.
Никто из черного к нам не выходит стада,
Которое Плутон
Приемлет в свой загон;
И рок безжалостный замкнул исходы ада.
Несносна скорбь! Но чем смягчить?
Терпенье облегчает,
Чего не возмогает
Ничто переменить.
<Примечания>
[1] Квинтилий Вар был стихотворец, друг и родственник Вергилию.
[2] Я уверен, что благосклонные читатели извинят прибавку сего полустишия и двух следующих стихов, к которой, соответственно чувству Горация, побудило меня воспоминание о смерти друга моего — Державина.
75. К МЕЦЕНАТУ {*}
Кн. I, ода I
Mecenas, atavis edite regibus...[1]
О Меценат, царей потомок тирренийских,
Моя и слава и покров!
Иной в ристаньях олимпийских,
От колесницы пыль клубя до облаков,
Коль быстро колесом горящим
Мету опасну облетит,
Венчанный пальмою, к богам, земле судящим,
Уже себя взнесенным чтит.
Сего, коль рвение толпы непостоянной
На вышни почести взведет,
Того, коль с Ливии пространной
Все жатвы в житницу он собственну сберет,
Любящего сохой своею
Наследственны поля пахать,
За жребий Аттала не подстрекнешь ладьею
Эгей свирепый рассекать.
Купец, со трепетом зря бурный афр полдневный
В борьбе с икарскою волной,
При ужасах пучины гневной
Спокойство хвалит сел, приют укромный свой;
Но вдруг, лишь буря утихает
И зыбь скалу престанет бить,
Он утлую ладью поспешно исправляет,
Бессилен нищету сносить.
С покалом старого мессийска гроздна сока
Тот, легши под древесну тень
Иль близ священного потока,
Проводит леностно от утра целый день;
Другие любят ратны станы,
Смешанный труб с пищальми звук
И Марса грозного потеху, подвиг бранный,
Для матерей источник мук.