ОБ ОСТРОТЕ УМА САЛАМАНА И О ВЫСОКИХ КАЧЕСТВАХ ЕГО ПРОЗЫ И СТИХА
Соперничал в стихах он с Сурайей,
А прозою — с Медведицей Большой.
Был, как вода, в нем чист, прозрачен разум,
Круг избранных он увлекал рассказом.
Писал ли он — был почерк как пушок
На юной белизне лилейных щек.
Науками свой ум обогащал он,
Всю мудрость мира в памяти вмещал он,
О ЕГО ПИРАХ И УВЕСЕЛЕНИЯХ
Свершив дела дневные, вечерами
Играл он в нарды иногда с друзьями.
Айван, как рай, для пира украшал,
Певцов и музыкантов приглашал.
Снимал застенчивости покрывало,
Когда вино в нем душу согревало.
С певцом садился, пел он вместе с ним,
В смешных рассказах был неистощим.
Стенанья флейты с сахаром мешал он,
Мелодию, как сахар, рассыпал он.
Брал в руки чанг и сам слагал слова,
И новой каждый раз была нава.
То из барбата, бывшего в забвенье,
Исторгнет звуки, полные томленья.
И так барбата струны запоют,
Что люди слушают и слезы льют.
Так проводил досуг он вечерами
С друзьями за веселыми пирами.
О ТОМ, КАК ОН ИГРАЛ В ЧОВГАН И ПОБЕЖДАЛ СВОИХ СОПЕРНИКОВ
Чуть на рассвете солнце сквозь туман
Коня пригонит на дневной майдан,
Встав, Саламан проворно одевался
И на коне к майдану устремлялся.
С клюкой он по ристалищу скакал
Туда, где золоченый мяч взлетал.
Средь однолетков, царственно рожденных,
Еще бритьем бород не удрученных,
Летя подобно быстрому лучу,
Всех крепче ударял он по мячу
И стал он самым ловким и проворным
В игре на том ристалище просторном.
С победою он покидал майдан.
Был мяч луной, а солнцем — Саламан.
О ТОМ, КАК ОН ОВЛАДЕЛ ЛУКОМ И СТРЕЛАМИ
Потом на стрельбище, где стрелы пели,
Он совершенствовался в ратном деле.
Изделье Чача — богатырский лук —
Он брал у царских лучников из рук.
Сам тетиву натягивал умело,
И тетива тугой струной звенела.
И тетиву до уха Саламан
Оттягивал и полный брал колчан,
И птицами трехперыми летели
Над полем стрелы, не минуя цели.
О ЕГО ЩЕДРОСТИ И РАЗДАЧЕ ДАРОВ
Он стонущих от нищеты и горя
Дарил рукою щедрой, словно море.
Вернее море бы назвать рекой
Перед широкой щедростью такой.
С той щедростью и туча не сравнится, —
Дарила туча капли, он — кошницы.
Когда к дверям дворцовым подходил
Бедняк и подаяния просил,
То награждался милостью такою,
Что ношу он не мог унесть с собою.
РАССКАЗ О БЕГСТВЕ ПОЭТА КАТРАНА ОТ ОБИЛИЯ ДАРОВ ВОСХВАЛЯЕМОГО ФАЗЛУНА
Катран! Каким искусством обладал он, —
В одном катрене целый мир вмещал он.
Гаджинскому Фазлуну он служил
И книгу мудрости ему сложил.
А шах Фазлун — как море, щедрым был он,
Поэта своего обогатил он.
Назавтра вдвое больше, чем вчера,
Насыпал золота и серебра.
И что ему Катран ни прочитает,
Ему он вдвое плату прибавляет.
Катран смутился, видя щедрость ту, —
Богатство сделалось невмоготу.
Внезапно он бежал, бесследно сгинул —
И дом, и всю казну свою покинул.
Узнав, что он исчез, Фазлун сказал:
«Он бескорыстен был, а я не знал.
Он был достоин царственных отличий,
А награждать достойных — мой обычай.
Но он не выдержал... И вот беда —
Исчез, бедняк, неведомо куда!»
О ТОМ, ЧТО ЦЕЛЬ ЭТИХ ВОСХВАЛЕНИИ — ПРОСЛАВЛЕНИЕ СУЛТАНА, ЧЬИ ЖЕЛАНИЯ СБЫВАЮТСЯ, А ВЛАДЕНИЯ ЯВЛЯЮТСЯ РАЕМ
Бессонный разум — друг, советник мой
Стал упрекать меня ночной порой:
«Зачем томишься мыслью бесполезной?
Что твой калам, Джами, пред этой бездной?
Кто царства времени не победил,
Исчезнет, будто не был и не жил.
Иди по главной нити в мире праха,
Не восхваляй придуманного шаха!»
Я отвечал: «О мудрости родник,
Перед тобой немеет мой язык.
Но я пою того, чье сердце живо,
Царя, носящего кулах счастливый.
Закон семи он поясам земным,
Семь океанов[16] — капля перед ним.
Иносказание — хвалы одежда,
Чтоб в тайну речи не проник невежда.
Учил мудрец: «Влюбленных, беды их
Изображай, но в образах иных!»
Ведь и не каждый друг — наперсник тайны,
В дверь эту не войдет никто случайный.
Жил некто, от любви с душой больной,
Всё время говоривший сам с собой;
Истории, одна другой чудесней,
Он сочинял, слагал стихи и песни,
О солнце, о луне повествовал,
О розе в гиацинтах покрывал;
То в песне кипарис он славил стройный,
То плакал над колючкой недостойной.
Пришел к нему невежда поболтать
И стал певца сурово осуждать.
Сказал: «Ты, друг, в огне любви сгораешь,
Что ж ты любовь свою не прославляешь?
Вниманье повседневному даришь,
О низменных явленьях говоришь».
А тот: «Тебе чужда тоска влюбленных,
И ты не знаешь языка влюбленных!
Ведь Солнцем я зову любовь мою,
От посвященных смысла не таю.
Цветком зову ланиты золотые,
А гиацинтом — локоны густые.
А кипарис — то стан ее прямой,
Я сам — колючка под ее ногой.
Ты повесть только о любви одной
Услышишь, коль язык изучишь мой».
вернуться
16