Или тиролец Кох,[42] о восхитительных пейзажах которого вспоминают, к сожалению, реже, чем о его «Румфордском супе», этом сердечном излиянии о падении искусства, изрядно наперченном жестокой шуткой и язвительной насмешкой. Наш друг с удовольствием цитировал некоторые излюбленные места оттуда. И наконец, Рейнхард,[43] славный мастер в своем роде, но, пожалуй, более удачливый охотник, а не художник. Я все еще слышу рассказ Генелли, как однажды этот старый Нимрод[44] вернулся в сумерках домой с пустой охотничьей сумкой и последним патроном в ружье. Он вошел в полутемную комнату, жалея о потерянном дне, и вдруг заметил, что на столе будто что-то шевелится. В неутоленном пылу охоты Рейнхард, не раздумывая, сорвал с плеча ружье, прицелился и выстрелил. А когда подошел поближе, то увидел кусок сыра, сквозь который прошла пуля.
— Да это одна из так называемых охотничьих баек! — заметил среди общего смеха невысокий сухой человек, художественный критик, тяготевший к реализму,[45] но все же часто подсаживавшийся к столу насмешников-идеалистов. — Уж не призываете ли вы нас, Генелли, поверить в эту охоту на сыр?
Мастер посмотрел на него своим добрейшим взглядом Юпитера.
— Разумеется, вас я ни в коем случае не призываю верить в то, чего вы не видели, — ответил он. — Но если эта история — неправда, значит вымышлена и другая, которая, однако, случилась со мной самим. Это было в Лейпциге. Однажды вечером я смотрел из окна своей квартиры на площадь. И вдруг увидел маленькую старушку, которая толкала что-то палкой, но я никак не мог разглядеть, что именно. Из любопытства я вышел на улицу. Что же это оказалось? Торопясь на рынок, она катила перед собой круги сыра! Этакую стайку ручных сыров!
Теперь и критик рассмеялся вместе со всеми. Он понимал, что не стоит слишком долго испытывать терпение олимпийца, если не хочет получить порцию «румфордского супа». Несмотря на свой острый язык, он, единственный реалист среди нас, все равно оказался бы в проигрыше.
Лишь один человек не смеялся со всеми. Я вообще не помню улыбки на его пепельном, плохо выбритом лице, хотя в душе он восхищался поступками и речами Генелли. Этот высокий худой человек с робким взглядом, в очень поношенном старомодном пиджаке жил в почти пустой комнатке, питаясь, что называется, святым духом. Он делал гравюры на меди по эскизам Генелли, когда их изредка заказывал какой-нибудь отчаянный антиквар. Лишь эта работа да воспоминания о дружбе с Платеном,[46] и были твои единственные радости в жизни, добрый Шюц.[47] «Верность, не лживый сон!»[48] И ты честно сохранил ее до самого конца. Когда твой мастер удалился в мир теней, чтобы на асфоделевых лугах[49] присоединиться к своим гомеровским героям, ведьме и повесе,[50] ты тоже не стал задерживаться долее под солнцем. Быть тенью тени показалось тебе более достойным, нежели бродить бестелесному здесь на земле.
Еще один верный друг давно покинул нас, благородный и мудрый голштинец Шарль Росс.[51] За его по-женски нежной внешностью угадывался дух твердый, как сталь. В пейзажах Росс равнялся на тот идеал искусства, что вдохновлял в свое время Пуссена и Клода,[52] пренебрегая модными изысками. Он переживал, что в современном искусстве царят совсем иные боги, чем те, которым поклонялся он сам, и, кроме того, страдал за порабощенную родину. Увы, ему не суждено было увидеть ее освобождения и возвращения в лоно немецких земель. Но, как и от Генелли, я ни разу не слышал от него жалоб. А когда он сердился или насмешничал, его кроткие глаза вспыхивали на бледном лице, словно то был отблеск его стальной души. В трудные времена он помогал Генелли больше остальных. Именно он нашел для него щедрого покровителя и друга барона Шака и помог заказу «Похищения Европы».[53] Благодаря ему мастер уже на пороге старости создал чудесные произведения. Но на них все же оставило след долгое одиночество, пришедшееся на самые плодотворные годы.
Должен ли я упомянуть и о других окружавших мастера в те вечера? Многие по сей день живут и здравствуют, но не все сохранили верность кружку друзей, объединенных в ту пору равнодушием к бездушному и рациональному современному искусству. Вспоминаю одного, для которого наслаждение языческой древностью было неиссякающим источником радости, и в то же время заставляло острее чувствовать разлад с днем настоящим. Карл Раль[54] — он тоже отошел уже к своим умолкнувшим друзьям, которых нечасто навещал на земле, останавливаясь проездом из Италии или Вены.
41
Киферея — одно из прозвищ богини чувственной любви Афродиты (Венеры), происходит от названия острова Кифера — одного из центров ее культового почитания.
42
Йозеф Антон Кох (1768–1839), австрийский живописец. Пейзажи в духе классицизма и раннего романтизма. С 1795 г. жил в Риме. Он также опубликовал «Три послания из Рима против писанины об искусстве в Германии» (Дессау, 1833) и «Современную художественную хронику, или «Румфордский суп», сваренный и написанный Й.А. Кохом» (Карлсруэ,
45
Имеется в виду критик Фридрих Пехт (1814–1903). Он вспоминал:
«В Мюнхене я встретил множество старых литературных знакомых, и вскоре познакомился с Линггом и Хейзе. Последнего я довольно часто видел вместе с Гейбелем у Шимона, где мы еженедельно собирались вокруг Генелли, чьи речи было так восхитительно слушать за бокалом вина». (Ф. Пехт «О моем времени», II, Мюнхен, 1894).
48
«Верность, не лживый сон» — слова из баллады Ф. Шиллера «Порука» (перевод А. Кочеткова).
50
Имеются в виду герои произведений Генелли — рисунков к поэмам Гомера (1840, переработаны в 1850), «Жизнь ведьмы в рисунках» (1847), «Из жизни повесы» (1866). Последние восходят к серии гравюр на меди Уильяма Хогарта (1697–1764) «Карьера мота».
52
Никола Пуссен (1594–1665), Клод Лоррен (1600–1682), французские живописцы, представители классицизма.
53
Картина Генелли «Похищение Европы», выполненная по заказу Шака в 1859 г., находится сейчас в галерее Шака.
54
Австрийский художник Карл Раль (1812–1865) писал исторические полотна, долго жил в Риме.