Священник с сомнением покачал головой и сказал:
— Прости отца, как простила его твоя мать. Не думай о тех грустных событиях, Лаурелла. Придут лучшие времена, и ты все забудешь.
— Никогда я этого не забуду, — ответила она, вся сжавшись. — Поэтому я и хочу остаться в девушках, чтобы не принадлежать кому-то, кто будет меня бить, а потом целовать. Если сейчас кто захочет меня ударить или поцеловать, я смогу защититься. Но моя мать не могла противиться ни его побоям, ни его объятиям, потому что любила его. А я никого не хочу любить, чтобы стать из-за этого больной и несчастной.
— Ну, ты говоришь совсем как малый ребенок. Разве все мужчины такие, как твой отец? Неужели они все избивают жен? Ты же видишь немало порядочных людей по соседству с вами, видишь женщин, живущих в мире и согласии с мужьями.
— Ну и что, ведь наши соседи тоже не знали, как отец относился к матери, — она скорее бы умерла, чем кому-нибудь пожаловалась. Потому что любила его. Если любовь зажимает тебе рот, когда нужно звать на помощь, и делает беззащитной перед жестокостью, на какую и злейший враг не способен, то я никогда не отдам сердце мужчине.
— Говорю тебе, ты — ребенок и многого не понимаешь. Думаешь, твое сердце будет спрашивать, хочешь ты любить или нет, когда придет время; можешь убеждать себя в чем угодно — ничто не поможет.
Священник немного помолчал и добавил:
— А тебе казалось, что художник будет жесток с тобой?
— Иногда у него были такие же глаза, как у отца, когда тот просил прощения у матери. Глаза человека, который запросто может ударить ни в чем не повинную жену. Я очень испугалась, когда опять их увидела.
Лаурелла надолго замолчала. Ничего не говорил и священник. На ум ему приходили прекрасные назидательные слова, которые он хотел бы сказать девушке. Но при молодом рыбаке, уже проявлявшем некоторое беспокойство, он решил прекратить беседу.
Через два часа они были на Капри. Лодка причалила в небольшой бухте, Антонио на руках перенес священника через прибрежные волны на берег. Лаурелла не захотела дожидаться, пока он вернется за нею. Правой рукой она взяла деревянные туфли и подобрала юбку, а левой подхватила узелок и поспешно выбралась из лодки.
— Пожалуй, я сегодня долго пробуду на Капри, — сказал священник парню, — так что не жди меня. Возможно, я приеду даже завтра утром. А ты, Лаурелла, передай привет маме. Я загляну к вам на этой неделе. Ты ведь вернешься до ночи?
— Если удастся, — отозвалась девушка, поправляя юбку.
— Знаешь, мне тоже надо сегодня плыть обратно, — сказал Антонио. — Я подожду тебя до вечерних колоколов. Ну а если не придешь, мне все равно.
— Обязательно приди, Лаурелла, — вмешался священник, — нельзя оставлять мать на ночь одну. Тебе далеко?
— В Анакапри.
— Ну, мне в Капри.[1] Храни тебя Бог, дитя, и тебя, сын мой!
Лаурелла поцеловала ему руку и попрощалась со спутниками. Однако Антонио не откликнулся. Сняв шапку, он прощался со священником и не смотрел в сторону девушки.
Но когда оба повернулись к нему спинами, Антонио перевел взгляд со священника, тяжело шагавшего по гальке, на Лауреллу, которая направлялась в гору, заслонив рукой глаза от солнца. Наверху она остановилась, словно желая перевести дыхание, и оглянулась. У ее ног лежала гавань, море сияло голубизной, вокруг возвышались обрывистые скалы, — ради такой картины, и правда, стоило повременить. Внезапно ее взгляд встретился со взглядом Антонио. Оба неловко пожали плечами, будто все произошло случайно, и девушка, сжав губы, пошла дальше.
Было едва за полдень, а Антонио уже два часа сидел перед рыбацкой таверной. Должно быть, его что-то беспокоило, поскольку он то и дело вскакивал и внимательно смотрел на дороги, ведущие к островным городкам. Погода кажется ему подозрительной, объяснил он хозяйке кабачка. Сейчас-то ясно, но он знает эти цвета моря и неба. Как раз такими они были перед последним штормом, когда он с трудом перевез семью англичан на материк. Она, наверное, помнит.
— Нет, — ответила женщина.