— Заведение закрывается. Попрошу господина найти себе другое место для сна.
Изумившись, я открыл глаза и увидел лицо совсем незнакомого слуги.
— Прости, дружище, — пробормотал я, — я лишь на минутку присел. А мои друзья уже вышли?
— А, — сказал он, — вы из тех, кто раз в неделю играют здесь в тарок? Может быть, проводить вас домой?
Я быстро встал и вышел на улицу. Мой лоб остыл, но сердце горело, и, взглянув на ночное небо, покрытое фантастическим узором легких облаков, я пробормотал:
1870 г.
ЖОРИНДА
Еще в начале этого века перед старыми крепостными воротами Аугсбурга посреди большого заросшего сада стоял дом, порог которого на памяти горожан не переступала нога человека. Заброшенное место огибала высокая каменная стена, из которой снег с дождем вымыли уже почти всю известку. В сад можно было заглянуть только сквозь массивные решетчатые ворота с двумя львами на столбах по бокам. Но сразу за входом поднималась плотная стена тисов, наверняка посаженных для защиты от любопытных взглядов, так что между деревьями виднелась лишь часть обветшалой гонтовой кровли дома. Год за годом росла живая изгородь, давно позабывшая ножницы садовника, и год за годом все ниже опускалась линия крыши, так что, казалось, уже близок день, когда за ржавыми завитками ворот глазу откроется лишь темно-зеленая чаща.
Одна полузабытая история была связана с этим садом. Его купил некий благородный господин — иные говорили, что это был священник, — и построил там домик для возлюбленной, украсив его со всей пышностью летних резиденций эпохи рококо. Блаженство их продолжалось недолго. Хотя красотка и мнила себя надежно укрытой от всего света, но то ли супруг, то ли брат отыскал убежище несчастной и выстрелом из пистолета отомстил за оскорбленную честь. С тех пор дом был необитаем. Поговаривали, будто там водятся призраки. Владелец отдал ключи на хранение одному незнатному горожанину с условием, что тот не будет пускать в дом любопытных. Прошли годы. Страшные события во Франции и ужасы войны заставили горожан позабыть о привидении по соседству. Но зловещий дух по-прежнему царил над опустелым домом. И даже после кровопролитных сражений, когда, казалось, люди перестали бояться смерти, не нашлось желающих купить живописный сад и поспорить с мышами и молью за владение домом.
Тем сильнее было изумление горожан, когда по Аугсбургу вдруг разнеслась новость, что проклятый дом вновь обитаем. Более того, там поселились прелестная девушка и женщина в летах, которая представлялась ее камеристкой, экономкой, поварихой и садовницей. Кроме нанятой в Аугсбурге девочки, которая ежедневно бегала с корзинкой к булочнику и мяснику и исполняла разные мелкие поручения, в загадочный дом не входил ни один человек. Пожилой хранитель ключей в ответ на многочисленные расспросы рассказал лишь о том, как к нему пришла женщина, пожелавшая снять дом с садом. Растерявшись от столь немыслимого предложения, он обратился к завещанию владельца, и оказалось, что за умеренную плату подобная сделка возможна. Итак, однажды утром перед воротами остановился скромный экипаж, кучер выгрузил из него небольшой чемодан и несколько коробок, и женщины поселились в доме, который, несмотря на долгую заброшенность, оказался вполне пригоден для жилья.
На вопрос хранителя ключей, что ему говорить о жильцах хозяевам дома, девушка так пристально посмотрела на него, что старик даже смутился. Затем на хорошем немецком, но с легким иностранным акцентом, ответила, что ее зовут мадемуазель Жоринда ля Эн,[68] и она намерена некоторое время пожить в Аугсбурге.
Разумеется, после таких слов любопытство, охватившее поначалу молодежь, переросло в настоящую лихорадку, и по обычно безлюдной части городского вала теперь целыми днями разгуливали все, кому не лень. Да и по ночам возле решетчатых ворот можно было увидеть юношей из уважаемых семейств, никогда не имевших славы полуночных гуляк. Они всматривались сквозь решетку в сад, а, если вокруг не было ни души, кое-кто пытался даже забраться на хрупкую стену, чтобы проникнуть взглядом за тисовую ограду. А все любители песен и игры на гитаре словно сговорились практиковаться в своем искусстве перед таинственным садом. Стояло лето, ночи были теплые, наполненные ароматом только что распустившегося жасмина, и тот, кто не разбирал слов песен, вполне мог вообразить себя в Италии.
67
Заключительные строки интермедии из сцены «Сон в Вальпургиеву ночь» (И. В. Гёте, «Фауст», 1 часть, перевод Б.Пастернака).