— Сделайте одолжение, никогда больше не произносите этого слова, — сказал он.
— Грудки?
— Нет. Исчезновение. Такого слова не существует.
— Я часто использую его по поводу моих накоплений.
— Да, понимаю, но применительно к людям оно сбивает меня с толку, люди не исчезают, в крайнем случае — умирают.
— Уверен, относительно вашего Сына это не тот случай.
— Хорошо.
— Думаю, я могу вам это обещать, — проговорил Командини с тенью сомнения.
Отец улыбнулся ему с бесконечной благодарностью. Потом им овладело необъяснимое любопытство.
— Командини, вы поняли наконец, почему всегда проигрываете?
— Есть гипотезы.
— Например?
— Самую сокрушительную предложил турок, который на моих глазах в Марракеше проиграл остров.
— Остров?
— Да, греческий остров; его семья, похоже, владела им на протяжении веков.
— Вы хотите сказать, что, играя в покер, можно поставить на кон целый остров?
— В том случае речь шла о блэкджеке. Но вообще-то, да. Можно поставить на кон остров, если обладаешь должной отвагой и чувством поэзии. У того турка все это было. Мы вернулись вместе в гостиницу, почти на рассвете; я тоже порядочно проигрался, но никто бы, глядя на нас, этого не сказал, мы шествовали, как короли, и, ни слова об этом не говоря, ощущали себя прекрасными и вечными. Неслыханное изящество проигравшего, — сказал тогда турок.
Отец улыбнулся.
— Значит, вы проигрываете из стремления к изяществу? — спросил он.
— Я же сказал, это только одна из гипотез.
— Есть и другие?
— Много. Хотите услышать самую достоверную?
— С удовольствием.
— Я проигрываю потому, что плохо играю.
На этот раз Отец рассмеялся.
Потом решил, что умрет без спешки, старательно и не напрасно.
Ровно в семь Мать приняла ее, совершая движения, обычные для нее в этот час, а именно — оттачивая свой блеск: она встречала ночь, только доведя beauté[27] до совершенства, — эта женщина никогда не позволила бы смерти застигнуть себя в виде, который разочаровал бы тех, кто первым обнаружил бы ее готовой для могильных червей.
И вот Юная Невеста обнаружила ее сидящей перед зеркалом и увидела ее такой, какой не видела никогда, в тончайшей тунике, с распущенными волосами, которые покрывали спину до самых бедер; молоденькая девушка, почти ребенок, причесывала их; рука скользила вниз с одной и той же скоростью, и каждый раз темная гладь посверкивала золотом.
Мать чуть-чуть повернула голову, только чтобы одарить взглядом.
— Ах, вот, — сказала она, — значит, это именно сегодня, а я было засомневалась, не вчера ли это, со мной такое бывает довольно часто, не говоря уже о тех днях, когда я уверена, что это завтра. Присаживайся, милая: ты хотела поговорить со мной? Ах, эта девочка: ее зовут Долорес, хочу особо подчеркнуть, что она глухонемая от рождения, ее для меня откопали сестры Доброго Совета, да благословит их Господь, ты сейчас поймешь, почему я питаю к ним привязанность, которая временами может показаться чрезмерной.
Ее, вероятно, охватило сомнение, до конца ли понятен ход ее мыслей. И она удостоила собеседницу кратким объяснением:
— Вот что: никогда не позволяй причесывать себя кому-либо, кто обладает даром речи, это непреложно. Ты почему не садишься?
Юная Невеста не садилась потому, что не могла себе вообразить ничего подобного, на данный момент в голове у нее не осталось практически никаких мыслей, разве что выйти из комнаты и начать все сначала. Под мышкой у нее была книга: ей показалось, что так она сразу подойдет к сути дела. Но Мать, казалось, вовсе того не заметила. Что было странно, ведь в этом доме человек с книгой в руках, по идее, бросался в глаза, как старушка, которая явилась бы к вечерней молитве, держа вместо четок арбалет. Юная Невеста задумала следующий план: она войдет в комнату с «Дон Кихотом» на виду и за то короткое время, какое предоставит ей предполагаемое изумление Матери, произнесет такую фразу: Эта книга никому не может повредить, она прекрасна, и мне не хотелось бы жить в этом доме, никому не говоря, что я читаю ее каждый день. Можно, я скажу об этом Вам?
План был неплохим.
Но теперь Мать явилась перед ней неким видением, и Юной Невесте почудилось, что в этой комнате следовало разрешить проблему более неотложную.
И она села. Положила «Дон Кихота» на пол и села.
Мать развернула стул, чтобы лучше рассмотреть ее. Долорес двинулась следом, приноравливаясь так, чтобы продолжать свои терпеливые движения. Она была не только глухонемой, но и почти невидимой. Мать, судя по всему, общалась с ней так, как могла бы общаться с шалью, которую накинула на плечи.