Рядовой 1-го класса угостил меня сигаретой и закашлялся, поперхнувшись резким французским табаком моей. Я просмотрел вторую каблограмму. Это была обычная гражданская телеграмма, поданная на почте телеграфисту и оплаченная наличными. Отправили ее из почтового отделения на Джеррард-стрит в Лондоне. Текст был такой: «Читая письмо в ЮЦ 3-я второго». Подписана: «Артемидор».
Я посмотрел на два листка бумаги. Оба отправителя по-разному облекли в слова свои послания. Граната ясно говорил, что меня ждут серьезные неприятности, но предлагал мне воспользоваться средствами, которые он накопил на этом банковском счету в Швейцарии. Узнать, в каком банке, труда не составит, поскольку у них разные коды, и любой, сославшийся на этот номер, может снять деньги со счета без особых сложностей. Я улыбнулся, гадая, не появился ли этот счет в результате одной аферы с фальшивыми чеками «Американ экспресс», однажды изготовленными Гранатой. Какая ирония, если меня схватят как соучастника, когда я попытаюсь снять с него деньги! Вторая телеграмма пришла от Чарли Кавендиша, тайного агента ОСИКП. Я нравился ему, потому что служил в армии с его сыном. Когда его сын погиб, сообщил ему об этом я и настолько хорошо поладил со стариком, что часто виделся с ним. Он обладал великолепным, потрясающим чувством юмора, которое освещало темные углы и мешало ему занять высокую должность. Жил он в убогой квартире в Блумсбери, «чтобы быть поближе к Британскому музею», сказал он и, вероятно, с трудом нашел несколько монет, чтобы оплатить эту телеграмму, наиболее отрезвляющую из всех моих сообщений.
А на вечеринке людские частицы сбивались в кучу. Я улыбнулся очень молодому солдату, сидевшему на металлическом стуле рядом с комнатой, которую генерал использовал как второй офис.
— Генерала нельзя беспокоить ни в коем случае, да, солдат?
Он смущенно улыбнулся, но не сделал попытки помешать мне войти в библиотеку. Я двигался с напускной неторопливостью и закурил еще одну сигарету.
Генеральское собрание сочинений Шекспира, вручную переплетенное в свиную кожу, приятно было взять в руки. Мне было незачем смотреть слова Артемидора в третьей сцене второго акта «Юлия Цезаря». У старика не вызывало сомнений, что пьесу я знаю хорошо. Но я все равно нашел их[25].
Библиотека осветилась сигнальной ракетой, и выдохнутое сотней людей «ах!» неподвижно повисло в воздухе. В насыщенной предчувствиями тишине за окном послышался голос:
— Просто теперь делают совсем не такие пробки.
Затем последовали хихиканье и звук наливаемого вина.
Тусклый свет маленькой настольной лампы позволил мне увидеть стоящую в дверях стройную фигуру. От треска новой ракеты я вздрогнул. Высокий молодой рядовой 1-го класса с пластырем на шее и рыжими бровями, которые он свел, изображая сосредоточенность, приблизился ко мне. Внимательно прочел надпись на моей брошке, удостоверяющей личность, затем сравнил фото со мной. Со странной небрежностью козырнул мне.
— От бригадира Долби, сэр, — сказал он.
От бригадира, подумал я. Какого черта будет дальше? Он ждал.
— Да? — вопросительно произнес я и вернул «Юлия» на полку.
— Произошел несчастный случай, сэр. На «Кровавом выступе» сошел с дороги грузовик-генератор. — Я знал это место, носившее название одной из огневых позиций Ли в ходе Гражданской войны. Дорогу, проложенную с помощью взрывчатки в монолитной скале, отделяла от отвесного обрыва в пропасть низкая кирпичная стена в черно-желтую клетку. На джипе пройти это место было непросто, а на тридцатифутовом грузовике-генераторе — все равно что пить из квадратного стакана. Он мог бы и не продолжать. — В нем находился офицер, лейтенант Монтгомери, сэр. — Это был Барни. Молодой солдат выглядел растерянным перед лицом смерти. — Сожалею, сэр. — Он выказал сочувствие. Я оценил это. — Бригадир направлялся к своей машине. Он сказал, что если у вас нет транспорта, то я должен…
— Все ясно, — сказал я, — и спасибо.
На улице облака надели на луну темные очки.
Ночь была черной, какая бывает только в тропиках. Долби в американской армейской ветровке из овечьей шерсти стоял рядом с большим новым блестящим «фордом».
— Поехали! — крикнул я, но его ответ утонул в треске большой ракеты, распустившейся в небе хризантемой. Я не мог осознать смерть Барни Барнса, говорил себе, что это ошибка. Так человек относится к фактам, которые мозг предпочитает усваивать постепенно.
К тому времени, когда я вывел на дорогу большой, с мягчайшими амортизаторами «линкольн-континентал», задние фары Долби светились далеко впереди на шоссе генерала Герайта. Восьмицилиндровый двигатель разогрелся как надо. Я увидел, что Долби свернул налево и поехал вдоль береговой линии. Эта дорога была обустроена не так тщательно, поскольку обычно ею пользовались только определенные грузовики, перевозившие разные материалы. Слева всего сотня метров моря отделяла нас от острова Запуска. Будь ночь получше, «гора» была бы ясно видна. Долби ушел еще дальше вперед и ехал, должно быть, со скоростью шестьдесят миль, несмотря на дорогу. Я полагал, что он сумеет избавить нас от неприятностей, если какой-то участок дороги окажется перекрытым. Сорокафутовые вышки, стоявшие с интервалом в 300 ярдов, отражали рев двигателя. Большая часть вышек была оснащена только инфракрасными телекамерами, но при каждой третьей находились дежурные. Я надеялся, что никто не позвонит следующим постам, чтобы остановили нас, несомненно мчавшихся прямиком с генеральской вечеринки. Периодически случайные заросли кустарника заслоняли огни Долби. Всматриваясь в черноту перед ветровым стеклом, я увидел красный знак: «Внимание остановка через 25 ярдов». Я остановил машину. Было 2.12 ночи.