Агата все подливала воды и помешивала затирку большой ложкой. Наконец поставила на стол.
— Готово! — крикнул весело Антон и давай карабкаться с припечка.
— Готово! Готово! — запели детки и прыгали, как зайчики, к столу, где уже стояла большая поливная миска, в которую Агата перелила затирку из горшка. Густой пахучий пар клубился над миской и увеличивал голодный аппетит счастливой в этот момент семьи.
Счастье не имеет своей отдельной мерки для всех людей на свете, но каждый человек имеет свою отдельную мерку к счастью и свой отдельный взгляд на самое счастье…
И счастливая семейка схватилась за ложки.
— Ай! Ай! — запели детки.
Антон вытаращил глаза и молча давился горячей похлебкой.
— А чтобы вас горюшко не взяло. Я же вам говорила — не хватайте, так как горячая еще! — ругала их Агата.
Глядели, глядели они на горячую похлебку и не вынесли — снова давай кушать… Слезы катились из глаз. Не съели еще и третьей части, как в дом вошла соседка Стёпчиха.
— Добрый день!
— Добрый день!
— Хлеб да соль!
— Где здесь хлеб, — затирку едим, просим на завтрак! — говорит Агата.
— Ого! На затирку и я желающая! — ответила Стёпчиха, и ее голодные глаза заблестели. Взяла ложку и ловко подсела к миске…
Помрачнел Антон и только ниже опустил голову.
«Нам и самим мало», — подумал он.
Съела Сцёпчыха одну ложку и принялась за другую.
«О, чтоб тебя!» — хотел сказать Антон и едва сдержался. Дети тоже почуяли опасность и, искоса поглядывая на Стёпчиху, ловко заработали ложками…
«Три» — чуть не крикнул Антон, как Стёпчиха зачерпнула ложкой в третий раз.
«На помощь! Спасите!» — чуть не плакал он, как она опустила ложку в миску в четвертый раз. А как съела пятую, то уже миска была пуста…[33]
— Разбойница! — крикнул Антон своей Агатке, когда Стёпчиха уже поблагодарила и ушла. — Разбойница!..
— Разве я виновата, что она такая свинья! — вопила Агата.
И испортился праздник бедной семейки. Помрачнели лица.
Каждый думал: «О-го! Лучше бы я съел эти пять ложек похлебки…»
Несчастье не имеет своей отдельной мерки для всех людей на свете, но каждый человек имеет свою отдельную мерку к несчастью и свой отдельный взгляд на самое несчастье.
1912
33
Ложки в то время были деревянные, глубокие и большие, и ели ими из общего большого горшка или миски. — Прим. переводчика.