Удручает и нехватка угля. Хозяйство нуждается в персонале, насчитывающем никак не меньше двадцати человек.
Что касается ценности, то, по мнению господина Груля, ее не существует вовсе; поскольку он никогда ни одной из своих картин не продаст, этот вопрос не имеет для него значения. До чего же тягостно владеть собственностью, особенно в этом полыхающем мире. Взвалить нынче подобное себе на плечи — для этого требуется отвага пловца, нагруженного золотом, как солдаты Кортеса в «ночь печали».{202}
Чтение: Леон Блуа, «Méditations d’un Solitaire».[289] Книга написана в 1916 году при аналогичных сегодняшним обстоятельствах, она отражает все добродетели и пороки своего автора — в том числе силу, в ненависти устрашающую, коей он может потягаться даже с Кньеболо. Но, несмотря на это, я отдыхаю за этим чтением, одновременно получая и необходимую поддержку. Внутри нее скрывается поистине чудодейственное средство против времени и его пороков. Поднимаясь из смрадных низин на такую высоту, этот христианин разворачивает перед нами редкостное зрелище. Зубцы его башни достигают тончайших слоев атмосферы. С подобным взлетом сопряжена и тоска по смерти, которой он дает мощный выход, — тоска по изготовлению философского камня из низших шлаков и темной гущи, тоска по великой дистилляции.
Париж, 16 июля 1944
После полудня в Ла-Рош-Гюйоне у Шпейделя. Сегодня он принимал нас в своем кабинете в самой старой части замка, прямо под норманнскими зубцами. Он без конца звонил по телефону, поскольку Кньеболо, боящийся новой высадки, желает распорядиться двумя танковыми корпусами по своему усмотрению, а совсем не так, как того требует ситуация. Различные разговоры, в частности о том, сколько времени понадобится немцам, чтобы спихнуть с себя эту ярмарочную фигуру. Дирижирует ими в данном случае судьба. Все это напомнило мне изречение моего отца: «Должно прийти великому несчастью, чтобы настали какие-нибудь перемены». Настроение у генерала вопреки всему, кажется, хорошее, ибо он заявил, что «мирное воззвание скоро выйдет».
Потом с Подевильсом и Хорстом я отправился в Живерни. Там мы разыскали невестку Моне, которая дала нам ключ от его сада. Подошли к пруду с кувшинками, плакучими ивами, черными тополями, бамбуковыми изгородями и полуразрушенными китайскими деревянными мостиками, — над этим местом разлито какое-то очарование. В любом влажном ландшафте, где растут ивы, можно найти такие мелкие водоемы, обрамленные тростником и касатиками и заполненные водяной зеленью, но ни один из них не показался мне более колоритным, значительным, красочным, чем этот. Фрагмент природы, как и тысячи других, и все же возвышенный духовной и творческой силой. Наука XIX века тоже обитает на этом острове, из которого художник, как из реторты, подогреваемой солнечным огнем и охлаждаемой водой, вытягивал свои небывалые краски. Небольшое болото, подобно глазу, вбирает в себя целые миры света.
В просторной мастерской, перед циклом кувшинок, над которым Моне начал работать на семьдесят пятом году жизни. Здесь можно наблюдать творческий ритм кристаллизации и распада, приближающийся к синему Ничто, к лазоревой пене Рембо. На одной из больших панелей, у самого края чистого колышащегося света, похожего на пучок материализованных лучей, как живой воссоздан кустик синих водяных лилий. На другой картине изображено только небо с облаками, от чьих отражений кружится голова. Глаз прозревает творческое дерзание и вместе с ним — оптическую мощь возвышенного распада и его мучений среди потоков струящегося света. Последняя картина располосована ножом.
Париж, 21 июля 1944
Вчера стало известно о заговоре. Подробности я узнал от президента, когда вернулся вечером из Сен-Клу. В высшей степени опасная ситуация приобретает теперь особую острогу. Свершивший покушение — граф Штауфенберг.{203} Я слышал его имя еще от Хофаккера. Это укрепило меня во мнении, что в такие поворотные моменты в действие вступает старая аристократия. По всем данным, эта акция вызовет чудовищную расправу. И все трудней будет сохранить маску, — так, сегодня утром я затеял перепалку с одним товарищем, который обозначил происшедшее как «неслыханное свинство». Сам я при этом убежден, что покушения мало что меняют и уж, во всяком случае, ничего не улучшают. Я наметил это уже в образе Санмиры в «Мраморных скалах».