Кирххорст, 2 марта 1944
Позавтракал в постели. Лежа читал Самюэля Пеписа {190} и уютно разговаривал с Перпетуей о налаживании домашнего хозяйства в будущие мирные времена. Правда, весь вопрос в том, доплывешь ли до берега.
Продолжал Бруно Бауэра. Хороши рассуждения о напоминающих оперные декорации пейзажных зарисовках Ренана; в самом деле, вспоминаешь картины Милле. {191} Филон считает, что чувственность тоже нужно тренировать и пестовать, так как без нее чувственный мир понять невозможно, и «предвхождение в философию» «останется», таким образом, «недоступным».
Метель, но сквозь разрывы облаков греет мартовское солнце, и, забравшись наверх, я у открытого окна принимаю солнечные ванны, читая рецензии Граббе. {192} Высказывания о переписке Шиллера и Гёте отличаются особым бесстыдством. Зато удачна угроза, направленная в адрес Беттины: «Если сочинительница будет продолжать в том же духе, ее следует рассматривать не как даму, а как автора».
О Граббе можно сказать его же словами из «Готланда»:
Так свой девиз каждый чеканит себе сам.
Текстология XIX и XX веков с такой глубиной не проникла в Библию, с какой дарвинизм — в животный мир. Оба метода суть проекции на плоскость времени, и как в первом случае во временном растворяется Логос, так во втором — виды. Слово становится делимым, образ животного — мимолетным переходом, впечатлением.
Против этого выступает Лютер: «Недвижно слово, как скала». И Библия, и животный мир суть откровения, и в этом заключается их великая, символическая сила.
Кирххорст, 3 марта 1944
Еще до полудня получил письмо от Эрнстеля, который, слава Богу, сидя в камере, может читать.
Погода была неспокойной, небо покрыто большими, ослепительно белыми облаками. После одиннадцати над домом пролетело несколько авиаэскадр, их сопровождали бесчисленные взрывные облака, резко выделявшиеся на фоне светлых пятен. Машины тоже оставляли за собой слегка искривленные белые полосы, как конькобежцы на голубом льду.
Взялся читать «Дневники» Жида, утомившие меня. Любой дневник, безусловно, отражает образ автора, но он не должен полностью отдаваться этому «выпячиванию» себя. Значимым здесь, скорее, является постепенно возникающее, но чудодейственное чувство справедливости. И золотые весы нашего слуха, выравнивающие слова и фразы, суть лишь плата, следствие этой добродетели, глубоко коренящейся в своем носителе и делающей его значительным далеко за пределами своей страны.
Далее начал «Journal d’un Interprète en Chine» [249]графа д’Эриссона, который откопал у себя в библиотеке.
Когда автор описывает реальные страны и важные события, он может обойтись и без большого таланта. Чтобы изобразить Гёте, не столько нужен второй Гёте, сколько Эккерман.
В поезде, 4/5 марта 1944
Отъезд из Кирххорста. До полудня успел просмотреть дневники, в частности о Родосе и Бразилии, но не мог решить, что же из них взять с собой в Париж.
И нынче, как уже не раз бывало при разлуке с Перпетуей, почувствовал, что произойдут большие изменения, прежде чем мы увидимся вновь. Уже когда мы прощались, шофер генерала Лёнинга, приехавший за мной, сообщил, что Вильгельмсхафен сильно обстреливается. С беспокойством подумали мы о легком бараке, в котором сидел наш сын.
В поезде побеседовал с полковником медицинской службы о Ганновере моего детства, т. е. 1905 года. «До 1914-го» — эта формула воспоминания станет столь же значимой, как когда-то формула «до 1789-го». Потом разговор зашел о России и русских, чьим языком мой спутник, по-видимому, владел. Из пословиц, которые он цитировал, мне особенно понравилась: «Рыба гниет с головы».
Сильно запаздывая, мы пересекли зону опасных городов, в частности Кёльн, где бомба попала в одну из скотобоен и разорвала сразу шестьдесят человек.
В полудреме размышлял о разных вещах. Вспомнил удачное замечание Перпетуи о Вейнингере: «Наверняка он покончил с собой осенью». В этом смысле она обладает способностью суждения и, походя, заставляет работать величайший духовный аппарат, словно он никакого отношения не имеет к своему носителю. Самые острые умы оказываются перед ней иногда в положении страуса: когда они копаются в своих теориях, философемах и утопиях, как в кристаллическом песке, то, сами того не ведая, становятся intoto [250]мишенью ее пристального наблюдения.