После знаменитой пустыни поля битвы мы попадаем в хорошо обозримый театр военных действий. Так, в великих воздушных боях участвуют сотни тысяч, более того, миллионы зрителей.
Продолжал «Дон Жуана». В 3-й песне, начиная с 61-го стиха, дан образчик пышного пира, в организации коего соревновались чувственность и ум.
Кирххорст, 9 апреля 1944
Размышлял об огромных потерях книг, погибших в результате бомбардировок. Старые книги скоро станут редкостью; новое их издание предполагает разумное планирование. Подобно тому как через местность, сожженную дотла, сначала прокладывают главную трассу, прежде всего надо восстановить классику — в теологии, в мировой литературе, в философии и в специальных науках — серией добротных изданий. Постепенно можно перейти к авторам третьего и четвертого рангов, а потом и ко всяким чудакам, ограничивая эти побочные ветви соответствующими тиражами. В таком распределении есть и своя польза: внимание читающей публики сразу будет привлечено к важнейшему.
Трудновато, правда, восполнить пробел в журналах, но здесь можно попробовать восстановить библиотечные фонды. Коллективный характер бытия вообще способен сильно повлиять на книжное дело.
Кирххорст, 13 апреля 1944
Вернулся с побережья, куда ездил вместе с Перпетуей по делу Эрнстеля. Оттуда мы выехали в Светлый понедельник. Но и Светлое воскресенье было омрачено многочисленными воздушными налетами с объявлением полной боевой тревоги, или «Vollala», [264]как говорит трехлетний Петер, живущий здесь беженец. Собираясь в путь, я еще раз заглянул в синие чашечки крокусов, на дно которых пчелы стряхнули золотую пыльцу шафрана. Это то, что поддержит меня в дороге.
Путешествовать в такое время по многим причинам затруднительно, но самую большую неприятность доставляют пилоты. По Ольденбургу мы ехали целый час, позже на него был совершен налет, и когда мы вышли в Вильгельмсхафене, нас встретил вой сирены. В поезде мы познакомились с двумя офицерами; один из них, Эммель, как адъютант коменданта уже по собственному почину навещал Эрнстеля в его камере. Невзирая на тревогу, мы тотчас направились в гостиницу. Отобедав там, разыскали декана Роннебергера в его полуразрушенной квартире.
На следующее утро, пока мы перед гостиницей ждали трамвая, раздался новый сигнал тревоги. Тогда нагруженные пакетиками для Эрнстеля мы отправились пешком по улицам, все более и более пустынным. Наконец, вошли в один из башенных бункеров.
Здесь чувствуешь себя так, словно попал в особое отделение ада, которое Данте при своем обходе не заметил. Внутренность такой башни похожа на извилистый ход раковины улитки; вокруг внутреннего стержня спиралью вьется постепенно уходящий наверх коридор с бесконечными рядами стоящих вдоль него скамеек. Большие группы людей, скученных самым тесным образом, чего-то ждали. Жилище улитки было наполнено человеческой плазмой, источавшей тупой страх. Поднимаясь по извивам спирали, я разглядывал лица, устало мерцавшие в сумерках. Жители таких городов торчат в этих безрадостных башнях, проводя в них бо́льшую часть дня и даже ночи. Как и во всех подобных учреждениях, призрачное прозябание здесь неотделимо от чисто механических действий. Я слышал, как жужжали вентиляторы, и на их фоне — голос, то и дело возглашавший: «Экономьте кислород!»
Поглядев на эту спираль, вид которой вызывал еще более неприятное чувство, чем мысль о пропасти, мы вышли наружу и устроились в запущенном саду, расположенном посреди развалин. Слышалась легкая стрельба, после чего сирены возвестили об окончании тревоги.