Внукам моим — Кириллу, Ольге,
Егору Чирковым — посвящаю.
Он красноречиво говорил — ему вырезали
язык. Он логично и ясно писал — ему отсекли
правую руку. Он много думал о нуждах
Отечества — ему отрубили голову...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
ыехали из Москвы уже под вечер. Хоть и недалеко было до Измайлова, а надлежало успеть не только приготовиться к завтрашней охоте, но ещё и выспаться, чтобы встать спозаранку.
Артемий Волынский, малый под семнадцать лет, ехал в крытой рогожей повозке. Во все щели возка задувало, ветер то и дело трепал кудри роскошной каштановой шевелюры, выбивавшейся из-под порыжелой лисьей шапки, а старенький кафтан на вате плохо согревал молодое и сильное тело.
Он едва выпросился у племянника кравчего Салтыкова, в доме которого жил с малых лет, поучаствовать в этой знатной охоте. Он давно и хорошо скакал на лошадях, умел скоро и споро зарядить кремнёвое ружьё — пороховую пищаль и страстно мечтал попасть на настоящую охоту, чтобы испробовать свои силы, ищущие применения. Но воспитатель Артемия — Василий Фёдорович Салтыков, знатный боярин, родственник и тёзка дяди своего Салтыкова Василия Фёдоровича, родного брата царицы Прасковьи, больше держал его как записного грамотея: Артемий много и хорошо писал, обогнав в учёбе сына Салтыкова, и давно помогал воспитателю составлять необходимые грамотки.
Царица Прасковья наладилась в Петербург на постоянное житьё, как приказал ей Пётр, собиравший в своём Парадизе всю семью. Не хотелось царице расставаться с насиженным и уютным Измайловом, да ничего не поделаешь: приходилось слушаться во всём своего великого деверя.
Артемий прослышал о прощальной охоте от детей Василия Фёдоровича и туманно намекнул, что и он бы не прочь поучаствовать...
Василий Фёдорович сумрачно взглянул на бедного родственника, вымахавшего к своим семнадцати годам в рослого и сильного юношу, хотел было выругаться, но вспомнил, как не раз одалживал[1] его Артемий в переписке с царём, с царицей Прасковьей, как придумывал такие обороты в грамотках, что и в ум бы не пришло воспитателю, и хмуро кивнул, но предупредил, чтобы не совался не в своё дело, а смирно стоял бы там, где укажут, а паче всего слушался его советов и выговоров. Артемий радостно вспыхнул и сумбурно заверил названного отца в своей искренней готовности во всём следовать наказам и словам человека, давно заменившего ему отца.
Артемий происходил из знатной и хорошей семьи, но с детства остался одиноким сиротой: отец его, бывший и губернатором в Казани, и московским надворным судьёй, умер, едва исполнилось Артемию четыре года, а матери своей он и вовсе не помнил: она скончалась в родах...
В чужой семье хоть и привечали его, а всё же жилось ему несладко. Вокруг Василия Фёдоровича было страсть как много таких вот родственников, как Артемий. Огромное поместье в Москве боярина Салтыкова, близкого родственника царицы Прасковьи, вмещало целую ораву бедных и малых родственников, и хоть и нагружал их племянник брата царицы Прасковьи работой, да только не все и не вдруг становились ему надобны по таким интимным делам, как писание грамоток. Артемий понимал, что ему, несмотря на знатность и старинный род, придётся самому пробивать себе дорогу, учился прилежно, хватал на лету осколки знаний, подносимых детям Василия Фёдоровича, и уже давно обогнал их в письме и чтении.
Словом, ехал Артемий на царскую охоту и радовался тому, что наконец-то побывает в настоящем лесу да увидит настоящих волков, зайцев и кабанов, а сподобится, так может и живого лося подстрелить. Он заранее видел всю картину будущей охоты: и красные флажки загонщиков, и снежные тропы в густой чаще, и мелкие путаные следы зайцев, и пушистый рыжий хвост лисы. Он так ушёл в эти отрадные мечтания, что и не заметил, как промелькнули эти семь вёрст от Москвы до Измайлова и сытые упряжки коней замерли перед царским дворцом.
Сжимая в руках единственное отцовское наследство — стародавнюю кремнёвую пищаль, Артемий выскочил из возка и сразу потерялся в шумной разноголосой толпе челядинцев и дворни царицы Прасковьи.
Злобствовали посаженные на цепь лохматые псы, вприпрыжку прискакивали шуты и карлицы, степенно и важно подходили к коням конюшие и доезжачие, распрягали возки и колымаги, отводили лошадей на царские корма в просторные конюшни, оскальзывались на яблоках, оставленных дюжими битюгами, разнаряженные гости царицы, кричали, нисколько не стесняясь присутствия высокопоставленных гостей, конюхи, мелькали дворовые девки, внося в низенькие хоромины хрусткие с мороза перины и подушки, пышно взбитые одеяла и весь припас, нужный для укладывания гостей в просторных покоях.
1