Пригоршня снега и вовсе сдула с его лица последние остатки сна, и он пошёл по направлению к конюшням, где уже виднелся свет факелов, слышалось ржание и негромкие окрики конюхов.
Было ещё совсем рано, но кое-кто из охотников вышел во двор, как и Артемий, чтобы заранее достать себе лошадь для охоты. Поговорив с конюхами, Артемий выбрал себе караковую лошадку, которая сразу понравилась ему и своим смиренным видом, и ласковым ржанием, и небогатой сбруей, уже надетой на неё.
Рядом с этой лошадкой конюхи снаряжали рослого гнедого коня, убирая его богатой упряжью с серебряными стременами и волной страусовых перьев над головой.
— Красавец, — подошёл к конюху Артемий.
— Да уж, наша царевна любит хороших лошадей, — согласился тот, продолжая своё дело.
— Царевна?
— Госпожа Аннушка, царёва дочка, — охотно откликнулся конюх.
В этот ранний час ему хотелось поговорить, и Артемий продолжал выспрашивать о царевне. При дворе ему ещё не приходилось бывать, и он представлял себе царицу и царевен существами не из здешнего мира.
— Пойди, боярин, — напутствовал его седой конюх, — подкрепись перед охотой. Это только собак кормить не велено, а ты, чай...
Едва Артемий услышал про еду, как сразу в желудке, пустом со вчерашнего вечера, заурчало.
Он едва нашёл низенькую огромную залу, где уже расставлено было для охотников нехитрое угощение — меды, квасы, расстегаи, жирные кулебяки, куски свиного и говяжьего мяса, орехи, брага. За столом уже сидели с полсотни охотников и вовсю уплетали царское угощение. Артемий присел сбоку и тоже принялся за еду. Он оглядывал длинный, накрытый клетчатой скатертью стол и нигде не видел ни одного знакомого лица: спали ещё, верно, и опекун его, и сыновья — одногодки Артемия.
Он снова вышел в уже заполненный народом обширный двор и кинулся к своей караковой лошадке — боялся, что кто-нибудь приглядит его смирную животину, и тогда придётся в царских конюшнях снова выбирать себе лошадь.
Артемий вывел своего скакуна во двор, одним махом взобрался в седло и гордо оглядывал суматоху, царящую во время сборов.
Из низенькой собачни егеря выводили борзых на сворках[2], хлестали арапниками по худым выгнутым спинам, чтобы не грызлись без времени; во дворе стояли осёдланные лошади, ожидая седоков, а к высокому крыльцу подъехала тяжёлая колымага, запряжённая шестериком, вся в серебре и богатом уборе, и скоро на крыльцо выплыла и сама царица Прасковья. Артемий едва разглядел её лицо, полное, белое, ухоженное, под высокой шапкой из соболя, и всю её фигуру, закутанную в меха. Она величественно спустилась с крыльца, поддерживаемая слугами, и долго усаживалась в колымагу. Прыгнули к ней две её дочери — Катерина и Прасковья, тоже закутанные так, что лиц почти не было видно.
Наконец подвели к крыльцу и гнедого коня, которого приметил в конюшне Артемий. Стремительно взлетела в седло средняя дочь Прасковьи, Анна, — высокая, сильная и даже в меховом наряде стройная. «Ишь ты, — мелькнуло в голове Артемия, — сразу видать, охотница...»
И во всё время охоты он старался если и не быть поблизости от царственной всадницы, то хотя бы не выпускать её из виду. Ему нравилось и как сидела она в седле, словно влитая, укрыв своей бархатной накидкой даже круп коня, и как скакала, ни разу не прибегая к арапнику, и не двигалась в седле, только пригибалась под ветками опушённых инеем деревьев. «Лихо», — думалось Артемию.
И сам он тоже старался не отстать от царевны, держался в седле весело и спокойно — недаром его уже записали в драгунский полк. Удерживал рядом с собой тяжёлую пищаль. Он и не заметил, было ли у царевны Анны с собой ружьё на седле, как вдруг увидел, что она на всём скаку прицелилась и пальнула в высоко взмывшую ворону. Комок окровавленных перьев свалился прямо к его ногам. Он круто остановил свою караковую лошадку и едва собрался поднять добычу, как послышался глубокий сильный голос:
— Сам подстрели, сам и подбери...
Он поднял голову и увидел совсем близко от себя Анну, гордо и торжественно восседающую на своём рослом гнедом коне.
— Я так не смогу, — ответил он спроста.
— А что, хорошо стреляю? — насмешливо спросил тот же сильный низкий голос.
Он всмотрелся в её смуглое, со следами рябин, разгорячённое лицо и восхищённо произнёс:
— Не то слово! Не всякий так сумеет, да на скаку, да по такой мишени...
— То-то, — удовлетворённо сказала Анна, — я ещё и не так могу!