Таким образом, десятилетнее общение Паррота и Александра I затрагивало множество государственных дел, на решение которых хотел повлиять профессор и зачастую действительно влиял. Больше всего он добился в университетском вопросе: ему удалось убедить Александра I даровать дерптским профессорам автономию, поскольку именно так, защищенные от происков местных «врагов Просвещения», они могли лучше всего выполнять научные и образовательные задачи в своем крае. Деятельность Паррота по крестьянскому вопросу в Лифляндии также важна, поскольку она дала толчок к учреждению центральной властью Лифляндского комитета и разработке первых шагов по отмене здесь крепостного права. Но не все либеральные идеи профессора были реализованы – так, проект открытия в Дерптском учебном округе приходских училищ для начального образования крестьян хотя и встретил в целом одобрение и у императора, и в министерстве, но реализован не был, поскольку внимание царя, а также ресурсы бюджета в 1805–1807 гг. целиком были сосредоточены на войне с Наполеоном. В этот период Паррот высказывал много общей критики в адрес реформ Александра I, полагая, что те не достигли результатов, на которые рассчитывали в начале царствования, и почти полностью остановились. В 1809–1810 гг. достаточно остро профессор нападал на финансовую политику Сперанского и подготовленный им указ об экзаменах на чин. Критиковал он и внешнюю политику царя, опровергая необходимость участия в коалиционных войнах и выступая за заключение мира с Наполеоном. Накануне же Отечественной войны 1812 года Паррот, напротив, проявил свой «военный талант» – и в области изобретений, и давая Александру I точные советы по использованию на войне преимуществ, связанных с большой территорией России и возможностью организации партизанских действий. В конечном счете он пытался внушить своему другу-императору уверенность в победе.
Разрыв прямых связей и попытки Паррота восстановить дружбу
Ни один из друзей, расставшихся в 1812 г. на высокой ноте и демонстрировавших, казалось бы, неизменную привязанность друг к другу, не догадывался тогда, что это была их последняя встреча. Александр I ни разу больше не адресовал Парроту ни единой строки, а также не обсуждал их отношения с каким-либо третьим лицом, поэтому о причинах последовавшего разрыва можно только строить предположения.
Некоторые историки вслед за великим князем Николаем Михайловичем, биографом Александра I и его супруги Елизаветы Алексеевны, возлагают вину за этот разрыв целиком на характер Паррота. Тот якобы, «не имея никакого права», вмешивался в личные отношения императора и императрицы, причем всячески превозносил качества последней, напоминая Александру о его семейном долге (в качестве доказательства обычно цитируется отрывок из «секретной записки» 1810 г.), но в глазах императора такое вмешательство достигало «совсем обратной цели». Как следствие, «вскоре назойливость и излишняя откровенность Паррота надоели императору и привели к окончательному разрыву между ними», поскольку Паррот в 1812 г. проявил новую бестактность, «вздумав заступиться за опального Сперанского»[151].
Другой биограф Александра I, Н. К. Шильдер, выдвинул иную гипотезу, объясняющую расставание императора с Парротом, – изменения в характере самого Александра. Он обратил внимание на то, что после завершения войны с Наполеоном Александр I отдалился от многих друзей, с которыми его связывали прежние либеральные устремления, и даже от своего воспитателя Лагарпа, к которому царь питал глубокую признательность. «Если в отношениях императора Александра к Лагарпу можно проследить с 1818 года явное охлаждение, то, конечно, не лучшая участь постигла и Паррота», – писал Шильдер. По его мнению, несчастный профессор никак не мог поверить в те перемены, которые совершились в Александре I после 1812 г., в то, «что воззрения их уже разделяет пропасть, что воскресить прошлое представляется невозможным и что оно должно быть предано забвению»[152]. Начало же этих расхождений Шильдер также относит к истории со Сперанским: после нее Паррот каждым своим появлением возвращал Александра I к болезненным воспоминаниям – ведь тот, по мнению биографа, разыграл перед профессором «преднамеренную комедию», обвинив Сперанского в измене, чтобы скрыть собственное отвращение к государственному секретарю, «сведение личных счетов оскорбленного мстительного сердца»[153]. С последним предположением целиком был согласен и биограф Паррота Ф. Бинеман, который также видел основные причины разрыва в событиях, свидетелем и участником которых профессор стал в марте 1812 г.[154]