Он подмигнул мне.
А вон там — апрель. Одно из воплощений его декад пусть держит ключ, и пусть он будет большим. А вот здесь и здесь… и он продолжал и продолжал, а у этого должны быть ноги, как у верблюда, а у этого — копье и дубинка, а еще у одного — ящерица, а…
Между всеми этими требованиями и пожеланиями некуда было вставить вопрос об оплате.
Но я знала, что моя работа все скажет сама за себя и принесет то, что надлежит, в свое время.
Я начала с мая и Аполлона: чрезвычайно старательно прописала коней: придумала четырех соколов на насесте, добавила лук и стрелу, но одновременно пришлось изобразить в колеснице и певицу, которая, стоя, аккомпанировала себе на лютне (ведь у самого Аполлона руки были заняты луком и стрелой, и еще — черной дырой солнца, которое я сделала подобным черному семени, обгоревшему грецкому ореху или кошачьему заднему проходу — ведь если долго смотреть на солнце, оно кажется именно таким).
Но что такое дельфийский треножник?
Я нарисовала трехногий табурет, набросив на него змеиную шкуру.
Увидев это, Сокол кивнул.
(Уф, пронесло.)
Я изобразила граждан Феррары, в том числе и придворных герцога, не такими, каковы они сейчас, а в виде нескончаемой толпы младенцев, которая выходит из отверстия в земле, словно вызванная из небытия какими-то чарами, — с каждым мгновением их становится все больше, и они голые, как в момент рождения, а единственным украшением им служат зубные кольца, висящие на шее, и в этой своей passeggiata[13] они кротко держатся за руки.
Поднявшись на леса и увидев это, Сокол безудержно расхохотался: он так развеселился, что потянулся рукой к моим штанам, пытаясь схватить меня за то, что могло там оказаться — или не оказаться.
Эй! воскликнул он.
Это его удивило.
Он мгновенно протрезвел.
Кажется, понимаю, проговорил он.
Потом по-братски обнял меня за плечи: и после этого он стал мне еще больше нравиться, этот поджарый ученый Сокол.
Умеете вы обвести вокруг пальца. Такого я не ожидал, тем более, когда увидел свою служанку после вашего появления в моем доме в столь растрепанном виде, произнес он.
(Когда в тот день я пришла к нему и нарисовала мальчишку с факелом, девушку, которая встретила меня в дверях, прислали ко мне, чтобы сообщить, что меня нанимают для этой работы и сопроводить к старому дворцу: я попросила ее снять чепчик — просто, чтобы посмотреть на нее, и она сняла: тогда я зазвала ее к себе и попросила снять еще кое-что, и она с улыбкой это сделала, а я поцеловала ее во все обнаженные места, потому что поступить иначе было просто невозможно, и она тоже меня целовала, а перед тем, как уйти, шутливо надела на меня свой чепчик и сказала: «Из вас, синьор, вышла бы очень миленькая девушка».)
Итак, вы, Франческо, — нечто меньшее, чем я думал, промолвил Сокол.
О, всего лишь на сущую малость, синьор де Присциано, ответила я. Но если речь идет о живописи, то и это не в счет.
Нет, вы действительно очень талантливый человек, кем бы вы ни были, сказал он.
Именно так, сказала я. И не меньше того.
Я произнесла это запальчиво, с вызовом, но он пропустил мои слова мимо ушей, а вместо этого хлопнул себя по бедру и снова рассмеялся.
Только теперь я понял, сказал он, почему Космо вас так называет.
(Космо? Говорит обо мне?)
И как же меня называет Космо? спросила я.
А вы разве не знаете? вопросом на вопрос ответил Сокол.
Я покачала головой.
Не знаете, что Космо, называет вас Франческа? произнес Сокол.
Что? удивилась я.
Франческа дель Косса, повторил Сокол.
(Космо.
Я прощаю тебя.)
Всего-навсего придворный живописец, сказала я. Я никогда не стала бы так работать. Исполнять чьи-то прихоти.
А чем же вы сейчас занимаетесь? поинтересовался Сокол. Вы разве не придворный живописец?
(Чистая правда.)
По крайней мере, мне никогда не приходилось брать деньги у палачей, ответила я (мне было доподлинно известно: Космо немало заработал, выполняя заказы для людей такого сорта).