– Что ж, по крайней мере, в чем-то мы сошлись, – поддерживает ее Руби.
– Но наше револю… – начинает Уилл.
– Мне полностью начхать на то, насколько революционны эти долбаные исследования, Уилл, – прерывает его Руби.
Уилл снова садится и закусывает губы, выражая разочарование.
– Я знаю, что это может показаться глупым, – говорит он. – Но есть ценность в том, чтобы выходить за зону комфорта.
– Я думаю, многие из нас уже находятся далеко за пределами зоны комфорта, – вмешивается Рэйна.
Уилл сбивает со своих брюк невидимую пушинку.
Эшли, явно пытаясь успокоить Бернис, снимает у нее с колен табуретку и присаживается на корточки, одной рукой поглаживая табуретку, словно собаку, а второй рукой одергивая подол своего платья.
– Она кажется мне милой, – говорит Эшли.
– Что ж, мы этого не можем знать, верно? – отвечает Бернис срывающимся голосом.
– Это хренова показуха, – заявляет Руби. – Бернис, посмотри на меня. Ты должна найти какой-то способ поспать на этой неделе.
– Я не собираюсь избавляться от них, – отзывается Бернис.
– Тогда купи машину белого шума. Поспи у своей сестры. Что угодно. Ладно?
– Ладно, – Бернис кивает. – Беруши не помогают.
– Ни хрена себе, – говорит Руби.
С минуту все сидят молча. Эшли обводит пальцем костяной цветок на табуретке, синий цвет которой кажется еще более ярким по сравнению с розовыми ногтями Эшли.
– Почему ты просто не рассказала все Джейд? – спрашивает она у Гретель. – Боялась, что она тебе не поверит?
– Даже если она поверила бы мне, она бы не поняла, – отвечает Гретель.
– Значит, ты боялась, что она поверит тебе? – уточняет Рэйна.
– Я боялась, что я не поверю себе, – говорит Гретель. – Я боюсь того, что не знаю, во что верить. Даже мой собственный брат не верит мне. А он был там.
Бернис смотрит на табуретку, следя, как палец Эшли обводит костяную мозаику.
– Может быть, нам лучше потратить силы на то, чтобы смириться с тем, чего мы не знаем, чем расходовать их на одержимые попытки узнать то, чего мы узнать не можем? – произносит она.
– Я просто устала снова и снова убеждать людей в том, в чем я никак не могу убедить саму себя, – говорит Гретель. – В том, что худшее из того, что случилось со мной, действительно может быть правдой.
Вот факты в таком виде, в каком они отражены в полицейском отчете: двое детей в возрасте шести и девяти лет обнаружены одной женщиной на обратном пути домой от магазина на углу, куда она выходила за рамэном[28]. Девочка сильно истощена, мальчик – нет. Оба обезвожены. Оба грязные. Оба выглядят несколько растерянными. Девочка крутится на тротуаре. Девочка отказывается есть. Женщина отводит детей в больницу. Девочка заползает под стойку медсестры и высовывает карандаш. Она закрывает глаза, хватает карандаш другой рукой, сжимает его. «Слишком тощий!» – кричит она зловещим, высоким голосом, совсем не похожим на голос маленькой девочки.
Я помню полицейский допрос, двух детективов: женщину с короткими каштановыми волосами и лицом, похожим на луну; и мужчину – сплошные мышцы, узкое лицо, высокий лоб. Я помню крошечную комнату с большим зеркалом. Я помню, как сидела в синем кресле у высокого стола. Я помню, как изо всех сил концентрировалась на том, чтобы рисовать сломанным карандашом черные петли, боясь, что попала в неприятности.
– Что ты рисуешь? – спросили они.
– Каракули. Лакрицу.
– Как вы потерялись?
– Мои родители бросили нас.
– Ты хочешь сказать, что вы заблудились?
– Да.
– Как выглядел тот дом?
– Покрытый глазурью.
– Ты хочешь сказать, что он был яркого цвета?
– Да, потому что он был сделан из сладостей.
– Кем была та женщина?
– Старухой.
– Насколько старой?
– Наверное, как моя бабушка. Старая, как ведьма.
– Она была доброй или не очень?
– Совсем не доброй. Сначала я ела только леденцы, потом вообще ничего.
– Но твой брат ел что-то?
– Она откармливала его.
– Как вы выбрались?
– Мы сбежали.
К концу этого допроса мой лист был заполнен черными петлями, которые поднимались все выше и выше. Я уже училась искусству сочинять истории, добавляя и вычитая подробности так, чтобы не попасть в неприятности. Мой брат был где-то в другой комнате, излагая собственную версию.
– Почему вы не позвонили домой? – спросили его.
– Потому что хотели остаться.
– Тогда почему вы ушли?