– Та женщина умерла. В доме ужасно пахло.
Мой брат дал задний ход только по двум подробностям. Первое: касательно того, что дом был сделан из сладостей. Второе: то, что та женщина умерла, хотя он не мог объяснить, почему мы ушли.
Когда много лет спустя я читала полицейский отчет, многое из того, что я помнила о том дне, совпадало с тем, что было написано в отчете. Однако допрос проводили не два детектива. Его вела только одна женщина. Неожиданно я осознала, что моя память заменила ее на двух детективов из известного длинного сериала о полицейских. Если даже подобные детали можно поменять так легко, что еще могло сместиться в моей памяти?
Могу ли я ошибаться насчет того дома?
Но я помню его.
Но дома не делают из сладостей.
Тогда где мы, черт побери, были?
…Я была одна в своей крошечной кухне, резала огурец, когда зазвонил телефон. Как только на экране высветилось имя моего брата, мое сердце сжалось. Он никогда не звонил мне.
– Алло? – произнес голос – женский голос, не голос моего брата. – Алло? Гретель?
– Да? – выдавила я. Мой нож наполовину застрял в огурце.
– Гретель? – снова повторил голос. – Ты с кем-то встречаешься?
Это была жена моего брата.
– Что?
– Моя сестра сказала мне, что ты кое с кем встречаешься, – пояснила она.
– Что?
– Моя сестра сказала, что твоя… – Я услышала секундную паузу, явно взятую для выбора слов. – …твоя партнерша запостила фото в «Инстаграме», или в «Фейсбуке», или еще где. Они ходили в одну и ту же старшую школу.
– Что сказала твоя сестра? – спросила я. Ну конечно, в городе восемь миллионов человек, но если Джейд запостила мою фотографию, было лишь вопросом времени, чтобы кто-нибудь меня опознал. А может быть, кто-нибудь уже узнал меня до этого. Может быть, Джейд уже в курсе. Я гадала: сколько времени это займет и насколько близкой ты должна быть для кого-то, чтобы тайна стала ложью?
– Что ты кое с кем встречаешься, – ответила моя невестка. – Она думала, я уже знаю. Это явно тянется уже месяцев шесть.
Она ждала, пока я что-нибудь скажу – может быть, стану извиняться или объяснять, – но я молчала.
– Ну ладно, – произнесла она наконец. – Не понимаю, почему ты нам не сказала. Мы бы хотели с ней познакомиться. В общем, передаю трубку твоему брату.
Приглушенный шум на заднем плане подсказал мне, что мой брат не ожидал такого перехода инициативы к нему.
– Э-э… привет, – сказал Ганс. – Ты с кем-то встречаешься.
– Да, – подтвердила я. Неловкое молчание. Я нажала на рукоять ножа, наконец-то закончив отрезать ломтик огурца. – Можно тебя спросить?
– Конечно.
– Что сказала твоя жена относительно всего случившегося?
– Чего случившегося? – уточнил он. Я слышала, как он уходит в другую комнату и закрывает за собой дверь.
– Выкладывай, – сказала я.
– Не знаю, – ответил он. – Я обрисовал ей ситуацию в общих чертах. Я имею в виду, она уже о ней читала.
– Ты рассказал ей о том доме? – спросила я.
– А что я вообще мог о нем рассказать?
– Ты его помнишь?
– Я помню то, что нам казалось.
Я по-прежнему отчетливо вижу этот дом в конце тупика, словно бы отбившийся от своего квартала. Я по-прежнему вижу коричневые стены, желеобразный строительный раствор, угольно-черные карнизы, полосатую красно-белую кайму, мутные витражные окна, разноцветные украшения на лужайке в виде колокольчиков, блестящие под вечерним солнцем. Даже тогда я была уверена, что мой разум шутит со мной шутки. Мы были потеряны, мы были голодны, крысы нарушили наш план, сожрав аддералл[29], по следу из которого мы намеревались вернуться домой, и теперь они под кайфом носились по городу. Я читала истории о людях, потерявшихся в пустыне, которые шли к воде, блестящей на горизонте, однако вода просто продолжала отдаляться. Но потом мы с Гансом помчались к этому дому, и он остался там, где и был.
– Мы были детьми, – сказал брат в телефон.
Я по-прежнему вижу Ганса – который в девять лет был по-детски круглолицым, с неуемной энергией и белокурыми волосами, вьющимися и давно не мытыми, – как он выскребает ногтями строительный раствор и горстями сует его в рот, отчаянно сверкая глазами. Я по-прежнему чувствую на языке вкус имбирного пряника, чувствую, как болит локоть, ободранный от ударов по стене.
– Кто была та женщина? – спросила я. Лицо у нее было узким, глаза – огромными и дикими, а зубы – и желтыми, и слишком белыми, и отсутствующими, и запломбированными золотом и серебром, как будто их поколениями лечили в разных клиниках, платных и бесплатных. У нее был глубокий, хриплый голос бывшей курильщицы.
29