«Время возвращаться домой».
Эта мысль, снова возникнув в его мозгу, принесла с собой неизбежность, которая перекрыла гул и монотонные звуки.
Поля, живые изгороди, океан, глаза той девушки – все эти видения возникли перед его мысленным взором, соединившись в один сверкающий живой ковер, затем растаяли, но не в тумане, а улетев прочь словно перышко, поднятое с земли порывом ветра. И потом он увидел… Ничего. Все вокруг него утопало во тьме, и он вздрогнул от внезапного приступа страха, испытывая то самое ощущение, которое возникало, когда он прятался в буше. Он знал – опасность рядом, на расстоянии вытянутой руки.
Внезапно песнопения прекратились. Голоса долетали до него краткими вскриками, тревожные и раздраженные, и он узнал наречие кикуйю[1]. Хоть он бегло и говорил на диалектах банту, включая и этот, сейчас не вполне понимал, о чем речь.
Голоса набирали силу, становились все выше, достигали почти неистовой высоты, и внезапно он почувствовал, что его приподнимают с постели. Острая боль вновь пронзила тело. Он вскрикнул, но, увы, ни звука не вышло из его пересохшего рта.
Они куда-то его несли. Боль была мучительной, особенно в бедре, и ему казалось, что кости в любой момент могут сломаться, как засохшие ветви дерева. Они несли его вечность, но наконец остановились, опустили на землю, на сухую шуршащую траву, а затем он услышал звук металла, вгрызающегося в землю. Что, ради всего святого, делают эти люди?
Неимоверным усилием он заставил себя вновь приоткрыть глаза, и первое, что увидел, был серебряный серп луны, но его очертания были неясными на фоне черного неба. Он поморгал, покрутил головой и снова поморгал, пока луна не вошла в фокус.
Тонкий серп народившейся африканской луны, окруженной сверкающими бриллиантами звезд, и все это на фоне черного бархата неба – какой знакомый вид! Каждую ночь, когда все уже спали и костер потихоньку догорал, он, растянувшись в плетеном кресле, блаженно вытянув ноги, чувствуя боль во всем теле после дневного сафари, потягивал свой вечерний кофе и любовался ночным небом. В Кении такие волшебные ночи, как эта, обычное дело.
Не то что в Англии, где увидеть нечто подобное случалось не часто. Там, независимо день это или ночь, небо, как правило, было затянуто тучами, в воздухе, сыром и холодном, висела изморось, готовая пролиться дождем. Но летом в ясный день такое можно было наблюдать и в Англии. Игры с мячом, крокет, пикники на лужайке в Хайклифе с хорошим шампанским и… клубникой.
При мысли о клубнике рот наполнился слюной. Он не мог вспомнить, когда в последний раз ел ее. Казалось, где-то в другой жизни.
«Время возвращаться домой».
И снова перед его мысленным взором возникло лицо девушки. Тонкое и решительное, с бледной прозрачной кожей, казалось, светившейся под россыпью мелких веснушек, резким разлетом янтарных бровей, волевым подбородком, высокими скулами, золотом волос… Нет-нет, это было совсем не миленькое личико, но и некрасивым его вряд ли назовешь. Такие лица – пусть и мелькнувшие посреди бальной суеты – никогда уже не сможешь забыть.
Но это не просто какая-то девушка, нет, это его жена Эди. При этой мысли больно стеснило грудь, словно чья-то безжалостная рука сдавила сердце. Как странно, что такие ощущения вызывает у него женщина, которую он едва знал, а сентиментальные мысли – те места, которые не видел уже несколько лет. Еще более странно, что они преследовали его, несмотря на то что их разделяли тысячи миль, притягивали с такой силой, что невозможно было противиться, и он знал, что не останется здесь надолго. Пришло время возвращаться домой.
До него снова донеслись голоса, но слишком приглушенные, чтобы можно было разобрать слова. Мысли о доме оставили его. Повернув голову, он стал напряженно вглядываться в темноту и среди зарослей заметил тех самых мужчин, которых видел в своей палатке, но Джонса среди них по-прежнему не было. Мужчины находились в нескольких шагах от него, и хотя темная кожа делала их почти невидимыми в ночной мгле, он их узнал. Это его люди. Он помнил их настолько хорошо, что даже в темноте мог бы опознать каждого.
У них в руках были английские лопаты – еще одна примечательная деталь: кикуйю никогда не использовали английские инструменты. Пока он наблюдал за ними, сознание медленно возвращалось, и все, что казалось непостижимым еще мгновение назад, теперь внезапно приобрело ясный и страшный смысл. Да, это его люди, лучшие из лучших, самые преданные, оказывали ему высочайшую честь, которой обычно удостаиваются только вожди племени: копали для него могилу.