Не видал я, как и солнышко закатилось, зорька вспыхнула, заалелась, излучинка речки нашей блеснула, значит, деревня близко. Точно: погодя выглянули бани, еще сажен полсотни — и мы будем на перевозе. Гнедка кумова видно, славно таково бежит. Семен про что-то чудное рассказывает, больно уж смешное: я так и покатываюсь со смеху, моченьки моей нету, даже живот закололо.
Что за притча?.. Гнедко пропал, и деревня не показывается. Я пуще своего воронка накаливаю, мчится, как стрела. На небе даже звездочки замелькали, ночь совсем надвинулась, а деревни все еще не видно. Что за оказия?
— Уж не проехали ли мы сверточек-то? — говорю.
— Нет, недалече осталось, — успокаивает Семен, — места ваши я хорошо знаю. А не промяться ли нам? У меня от долгого сидения ноги занемели.
— Что ж, — говорю, — мне самому охота промяться.
Слезли, идем за телегой, Семен за нуждою отстал, а я иду и думаю: не случилось чего с кумом? Как бы он на спуске-то к реке — заверток тут крутой — не выкувырнулся и не расшибся, сердечный! Помилуй Бог!
Думаю так и бреду. Да что это Семена долго нет? Оглянулся — не видать. Крикнул:
— Семен!
И слышу из леса по другую сторону реки; от нашей деревни, кто-то с хохотом откликнулся:
— Он!
Не успел я образумиться, крест на себя положить, как позади меня близехонько — как захлопает в ладоши и заржет! Не помню, как я в телеге очутился и погнал своего воронка, а за мной следом хлопает и со ржаком так кричит:
— Догоняй каменщика Семена, догоняй!
Сколько времени я плутал, по каким местам меня носило, не знаю, только помню, что толкало меня, кидало, словно бы из стороны в сторону, а после уж всякую память отшибло. Утром солнышко высоко так поднялось — проснулся я и не узнаю, в каком я месте: лежу на разметанном навозе и какая-то деревня неподалеку, но чужая.
Перекрестился, еле привстал и огляделся: батюшки, да ведь я это на Михеевом поле! Как я здесь очутился? Вспомнил — и бежать. Что с моим воронком? Где мои закупки? Вот он, Семен-то каменщик, каков! Леший это меня обошел! Добежал до наволоку, а там уж меня моя баба с ребятишками ищет.
ПРАВЕДНЫЙ ПОСОБИЛ[37]
ОТДАЛИ меня замуж в Исаеве в первое время и запропали у нас коровушки. Всей семьей искали по разным сторонам. Вот уже три дня бьемся — все нет коров.
Уже вечерело. Иду я дорогой, одна-одинешенька. А лесу раньше еще больше было. Страшно таково... Сердце так и ноет, и боюсь-то, и коров-то жалко. Неужели зверь свалил?..
Подхожу я к очапнице (отводу). А на столбах-то, растопырив ноги, стоит большущий мужик, уже седой, а лицо, кажется, доброе, усмехается. Я было испугалась, да думаю: "Бают, он ничего, хоть поспрашиваю, может, скажет..."
— Батюшко, пропусти, не обидь, полно шутить: отпусти мою скотинку.
Низко поклонилась ему. Он как загогочет, захохочет. Ишь, полюбилось, видно, ему, что кланяюсь, как спрыгнет прямо со столбов, да в лес, а сам все хохочет. Потом как загикает, засвищет, защелкает хлыстом! Чую, наши коровы-то, звонят колоколами и прямо идут скоро, скоро мне навстречу. И рада я, и страх меня взял. Чую: праведный в лесу так и заливается, так и заливается, только гул раздается, голосом-то водит, а слов не понять...
УМЕЕШЬ МОЛЧАТЬ — БУДЕШЬ ПОЛУЧАТЬ
ЖИЛ прежде в верстах десяти от нас богатый мужик. Всего вволю: и хлеба, и скотины. Имел он и немалые деньги и содержал кабак. Раз около полуночи являются в кабак два здоровенных молодца.
— Ну-ка, налей, брат, четвертную!
Я прямо из бочки и нацедил ему полную меру и говорю:
— Давай посудину-то.
Взял он четвертную за уши, поднес ко рту, не перекрестился — и за один дух высадил.
— Давай еще!
Я опять налил. Другой товарищ поднял и тоже махнул. Крякнули, утерлись левой полой и сказали, что деньги занесут в другой раз.
Я уж и не пристаю к ним. Смекнул, куда дело-то клонит: не простые люди!
На другой день в то же самое время явились мои гости и тяпнули уже сразу по полуведерной, а на прощанье сказали:
— Умеешь молчать — будешь получать.
Я уж и то слово об этом не пророню. На третью ночь по ведру хватили, подали по целой горсти серебра, не считая. Я тоже не считал, побоялся, да вижу, что с меня будет довольно. И повели речь:
— Ты, мы видим, мужик хороший, вот как будут у вас зимой пастуха нанимать, ты не соглашайся и будь спокоен.
Ладно, думаю. Настал Егорий. Пришел пастух. Я и говорю: