– Извини, но я буду есть вилкой, – пока ещё спокойно возразила я.
Соби устало вздохнул, отставил бутылку.
– Ты не умеешь есть палочками? – догадался он.
– Ни разу в жизни ими не пользовалась, – без какого-либо стыда ответила я.
– Так давай я тебя научу.
– Не надо.
Но Соби уже загорелся.
– Давай, это проще, чем кажется. – Парень вскочил с места и, нависнув надо мной, азартно принялся за обучение. – Одну палочку зажимаешь межу этими пальцами, вторую – между этими. Она подвижная. Вот так, как клюв аиста. Теперь берёшь кусочек…
– Не получается.
– Потому что пытаешься двумя палочками двигать. Нижней поддеваешь, верхней придерживаешь. Давай, сорэ-ва кантан-ни50.
– Нет, неудобно. – Я с нервом отложила палочки.
– Не капризничай, – мягко отозвался Соби. – Попробуй ещё раз. Бери палочки…
– Не понимаю, какая разница, чем я буду есть?
Полная негодования я повернулась к моему наставнику, и мой взгляд тут же упёрся в лицо парня. Оно находилось так близко, что можно было рассмотреть каждую его чёрточку, сосчитать все реснички вокруг невинно-распахнутых раскосых тёмно-карих глаз.
– Никакой разницы, – проговорил Соби. – Я только хотел…
Он только хотел немного праздника, только хотел несколько минут почувствовать себя дома, чуть-чуть приблизить Родину. Разве он хотел многого? Совесть снова грубо упрекнула меня в эгоизме, заставив устыдиться своего поведения. Я вернулась к тарелкам и взяла в руки палочки.
– Вот так? Правильно держу?
– Да. Не зажимай слишком сильно. Милена, если тебе действительно неудобно…
– Отстань. Дай сосредоточиться.
– Нижнюю старайся не шевелить. Вот… Вот! Получилось! Аппарэ!
Мне и в самом деле удалось подцепить кусочек какого-то овоща, поднять его и перенести к себе на тарелку. Потом так же поступить и со вторым кусочком. Действительно несложно! Мне даже понравилось. Видать, совсем я одичала при своей жизни затворницы: никуда не хожу, ни с кем не общаюсь, не пробую новых блюд, и в жизнь ничего нового не впускаю. Лишь ворчу и критикую, как бабка старая. Не то что Анжела, которая всё умеет, всё знает и чувств своих не стесняется.
Я кинула взгляд на подругу. Всё это время, Анжела вела себя предельно скромно; наблюдая за моим обучением, не проронила ни одного слова, ни разу не хихикнула, не съязвила. На моём фоне сама доброта и нежность. Для Соби старается, не иначе. Надеется, что он ей поверит.
Я покосилась на Соби, который уже вернулся на своё место и теперь с довольной миной наполнял рюмки сакэ. Вот мы дурёхи. Очевидно, что парня сейчас не волновали ни мои угрызения совести, ни душевные муки Анжелы. Предстоящий праздник живота увлекал его гораздо сильнее.
– Я предлагаю выпить за наше перемирие, – взяла слово Анжела, когда мы все подняли свои рюмки. – Ещё раз прошу у вас прощения за мой ужасный предательский поступок. Милена, Соби, вы такие хорошие… Мне бы очень хотелось остаться вашим другом.
– Больше не поступай так, Анжела-тян, – со всей серьёзностью отвечал ей Соби. – Ни с нами, ни с другими. Доверие трудно приобрести, но очень легко потерять. Я согласен на перемирие. Кампай!
Парень не спеша выпил сакэ и прикрыл глаза от удовольствия.
– Словно домой вернулся, – выдохнул он.
Пир начался. После второй рюмки застольная беседа оживилась. Говорил в основном Соби, веселя нас анекдотами, смешными историями о себе и своих друзьях. Анжела тоже вспомнила несколько курьёзных эпизодов из её жизни, наполненной путешествиями и новыми знакомствами. И только мне на ум не приходило ничего интересного. Даже тоска взяла от того, что моя жизнь столь скучна и однообразна.
Приятное на вкус сакэ пилось легко, однако безобидным оно не было. Даже при обилии закуски я довольно скоро почувствовала, как алкоголь всё больше заполняет мой разум. Вот пустые бутылки убраны со стола, выставлены полные. Анжела успокоилась и расслабилась, вновь став самой собой; глаза её снова кокетливо блестели, а звонкий смех разливался по помещению. Соби чувствовал себя отлично, будто и не болел вовсе. Выглядел он вполне трезвым, только голос его стал громче, а жесты активнее. Себя я со стороны не видела, однако уверена, что моё хмельное состояние тоже всем было заметно.
За окном сгущались вечерние сумерки, а у нас продолжались пир и веселье. Тарелки постепенно пустели, мы постепенно наедались. И напивались. Когда очередная пара пустых бутылок была снята со стола, мои мысли совсем обленились, а язык нёс всякую чушь. Утешало то, что Анжела пребывала в таком же состоянии. Да и взор узких глаз Соби затуманился, а в речи русские слова всё чаще перемежались с японскими. И всё же мы ещё не были слишком пьяными, пока только раскованными и шумными.