И это неудивительно: хотя порой и принято считать, что для французов Революция до сих пор не закончилась и по-прежнему возбуждает ожесточенные споры и активные разногласия (что показало, в частности, празднование ее двухсотлетия), все же проблемы Террора, репрессий, ограничения и нарушения прав человека для большинства современных западных историков никак не сопрягаются с их личным опытом и соответственно не переводятся в личную плоскость, оставаясь приметами и элементами давно закончившейся политической борьбы. Этим объясняется и та ситуация, о которой с некоторой грустью говорит П. Генифе: «О Терроре теперь почти не пишут»[246]. Однако для Б. Бачко, как уже наверняка заметил читатель, дело обстоит совершенно иначе. Максимально емко об этом сказала, обращаясь к автору книги «Как выйти из Террора?», известный французский историк, один из лидеров «критического» направления в историографии Французской революции Мона Озуф: «Никто, читая вас, не может забыть: к интеллектуальному анализу у вас всегда добавляется настороженный взгляд лишенного иллюзий свидетеля. В вашей прекрасной книге о Термидоре, когда вы рассказываете о чистках, очередях перед булочными, принесении в жертву старых друзей, реабилитации старых врагов, о преждевременно постаревшей Революции и лежащем на всем этом мрачном отблеске поражения, каждый чувствует, что вы могли бы просто написать, как писал под своими полотнами Гойя: "Я это видел"»[247].
Родившись в 1924 году в Варшаве, после начала Второй мировой войны, Бронислав Бачко, как и многие другие жители города, перебирается в Восточную Польшу и вскоре оказывается на территории, занятой советскими войсками[248]. Террор, голод, болезни, тяжелый труд были знакомы ему не понаслышке: проработав два года в колхозе, в 1943 г. он становится офицером польской армии, сформированной на территории СССР, и вместе с ней возвращается в родную страну. Вступив в ряды коммунистов, Б. Бачко выбирает сферой своих интересов философию, и в 1950 г. его принимают на работу в Институт подготовки научных кадров при Центральном комитете Польской объединенной рабочей партии (ПОРП). Будучи на тот момент марксистом[249], он занимается изучением прогрессивных тенденций в польской общественной мысли и через два года защищает диссертацию, посвященную тайному Польскому демократическому обществу, существовавшему в первой половине XIX в. Как не без иронии вспоминает ныне сам автор, она была посвящена «неразрешимой проблеме: как втиснуть в рамки марксизма-ленинизма совершенно не подходившую для этого польскую историю». Год спустя выходит его книга о философских и политических идеях Тадеуша Котарбинского, одного из его учителей, преподавателя логики и эпистемологии в Варшавском университете.
1953-1957 годы были для Б. Бачко временем пересмотра многих взглядов и острых идеологических дискуссий, связанных со смертью Сталина, падением Берии, XX съездом КПСС, «оттепелью», польскими событиями 1956 года. Важным этапом здесь стало усмирение рабочих волнений в Познани летом этого года, когда «диктатура пролетариата давила танками реальных рабочих». На это же время приходится первая поездка Б. Бачко во Францию по линии ЮНЕСКО, встречи с зарубежными коллегами, активное знакомство с новейшей западной историографией. В сферу его интересов постепенно попадает Просвещение, и с 1958 г. начинается работа над книгой о Руссо, принесшей автору широкую известность[250]. Сам он вспоминает, что пришел к Руссо... через Гегеля: «После диссертации я заинтересовался польскими гегельянцами сороковых годов XIX века, самим Гегелем, а затем гегелевским прочтением Руссо. Почему Руссо? Трудно сказать; может быть, потому, что мне было интересно посмотреть на предшественников Гегеля. А затем стал этим заниматься, пообещав себе впоследствии вернуться в XIX век, да так и остался там, и остаюсь по сей день...»
Вместе с тем, преподавая в Варшавском университете и в Институте философии Академии наук, Б. Бачко не мог и не хотел оставаться в стороне от происходивших в Польше идейных и интеллектуальных процессов; наметившееся со второй половины 1950-х годов усиление партийного диктата в науке сказалось и на его работе. Вместе с друзьями и коллегами он задавал тон в том, что стало впоследствии называться «Варшавской школой истории идей»[251], однако власти выступили с критикой в адрес ряда ученых, принадлежавших к этой «школе», обвинив их в «ревизионизме». С середины 1960-х годов начались репрессии: обрушившись на «ревизионизм и сионизм», руководство партии и страны развязало тем самым одновременно и антиинтеллектуальную, и антисемитскую кампанию. Б. Бачко был исключен из ПОРП, уволен из университета, оказался лишен права публиковать свои работы, другим ученым было запрещено ссылаться на его труды; «это было совершенно по- оруэлловски». В тот непростой момент его поддержали коллеги: в декабре 1969 г. по приглашению Жана Эрара Б. Бачко переезжает во Францию и начинает преподавать в университете Клермон-Феррана, а затем, с 1973 г., в университете Женевы.
247
248
Многие биографические данные взяты мной из крайне любопытной статьи К. Помьяна, соотечественника Б. Бачко:
249
Ныне Б. Бачко говорит о методологии своих исследований следующим образом: «Я принадлежу, как мне кажется, к поколению, которое утратило позитивистскую методологическую невинность. В равной мере я принадлежу к поколению, которое утратило иллюзии марксистского толка, то есть идеи о том, что существует особая точка, после которой история становится прозрачной и логичной, поскольку она сама по себе прозрачна и логична» (Bronislaw Baczko: entretien // Esprit. Juillet-août 2003. Если не указано иное, далее все высказывания Б. Бачко приводятся по этому интервью).
250