Молодые люди сошлись. В любви их было много молодого, теплого, горячего чувства (впрочем, и сами-то они были почти что дети: Посвистову было двадцать, а Соне семнадцать лет), особенно Соня страстно привязалась к Посвистову.
Посвистову не нравилось в Соне одно: он знал жизнь ее. Много труда и много слов употреблял он, чтобы отвлечь ее от этой жизни.
— Милый ты мой, — говорила ему Соня, — неужели ты думаешь, что эта жизнь мне по вкусу? Неужели ты думаешь, что мне не лучше, не веселее любить одного тебя?
— Ну так что же, за чем же дело? — спрашивал Посвистов.
— А чем же я жить-то буду?
— Живи со мной, у нас на двоих хватит, — говорил обыкновенно Посвистов.
— Не могу я жить так, пригожий мой, — говорила Соня, разбирая рукой его густые темно-русые волосы и ласкаясь к Посвистову, — не привыкла я так жить.
Между ними поднимались бесконечные споры. Посвистов под конец уступал.
Из-за чего же поссорилась Соня с Посвистовым?
Виновницей этому была Адель.
Это была удивительно странная женщина: капризная до невозможности, иногда злая до жестокости, в другой раз добрая до глупости, она не раз смеялась Соне над страстью, питаемой последней к «прогорелому студентишке», и не раз убеждала Соню бросить Посвистова. Долгое время это ей не удавалось. Наконец она как-то увезла Соню к себе, где и продержала ее целую неделю; прислуге Сони, по распоряжению Адель, не велено было говорить, куда уехала барышня. Таким-то образом Посвистов, не видавший Соню целую неделю, так неожиданно для себя и для нее встретил ее у подъезда Эрмитажа.
Глава III
НА ЧУЖБИНЕ ОТЦВЕТАЮЩАЯ КАМЕЛИЯ
Грустный и задумчивый после свидания с Соней, шел к себе домой Посвистов. Удар по плечу вывел его из оцепенения. Перед Посвистовым стоял молодой человек в золотых очках, в черном пальто, с опухшей от пьянства физиономией. На ногах он стоял не совсем твердо.
— Голубчик Посвистов, здравствуй, — крикнул опухший господин и бросился обнимать Посвистова.
Вглядевшись пристальнее в незнакомца, Посвистов узнал в нем своего старого гимназического товарища — ужасного враля, кутилу, но за всем этим очень доброго малого.
— Здравствуй, Чортани, — ответил Посвистов, несколько уклоняясь от его объятий.
— Здравствуй, здравствуй, голубчик, — продолжал Чортани, — уж как я рад, что тебя встретил. Скука такая — страсть.
— Ну, кажется, тебе не очень скучно, — заметил Посвистов.
— А что? Выпил-то я? Это, брат, ничего, это для препровождения времени.
— Ну-ну, ладно. Прощай.
— Прощай, — крикнул Чортани, — как же, так ты от меня и отделался. Слушай, голубчик, — продолжал он, обращаясь к Посвистову, — я стою у Дюссо, поедем туда, пожалуйста.
— Ну вот, зачем я еще туда поеду?
— Зачем, ах ты, вандал, поедем — я тебя угощу обедом.
Посвистов засмеялся.
— Что, ты разбогател, что ли?
Чортани свистнул.
— Еще бы! Ну, поедем.
Поехали. Чортани фертом взошел в ресторан.
— Пюре из шампиньонов, лангет де бёф соус пикант, жаркое — цыплята и мороженого, — заказывал Чортани официанту, — согреть бутылку лафита, подать водки и заморозить шампанского.
— Слушаю-с, — отвечал официант.
— Дюссо дома?
— Никак нет.
— Позвать, как приедет.
Обед был принесен. Чортани ел необыкновенно медленно. Он все посматривал по сторонам, как будто ища кого-нибудь.
— Что, у тебя есть с собой деньги? — неожиданно огрел он Посвистова.
Посвистов оторопел.
— Рублей пять есть, — отвечал он.
— А, ну хорошо. Ты, надеюсь, не думаешь, что я попрошу тебя заплатить здесь? — и Чортани насильственно засмеялся.
— Нет, не думаю.
— Ну, то-то.
Беспокойство Чортани начало усиливаться. Под разными предлогами, он вставал несколько раз с места и все кого-то высматривал.
Взошел Дюссо. Чортани просиял.
— Bonjour, m-r Dusseaux[5], — подлетел он к ресторатору, и взяв его под руку, повел в соседнюю залу.
Посвистову послышался несколько крупный разговор, выразительный шепот Чортани и сердитый, громкий голос ресторатора. Затем все смолкло. Чортани вышел из залы, обтирая платком с лица пот, но веселый и торжествующий.
— Деньги за мной, — крикнул он официанту. — Посвистов, зайдем на минутку ко мне.