В то лето я часто ездил с Гиммлером на раскопки – шеф бредил германскими древностями и возил меня с собой, потому что сенситив способен подчас поведать о тайнах мегалитов гораздо больше историков. Мне довелось посетить множество археологических памятников, и Зонненштайн был далеко не первым кругом больших камней из тех, что я видел, хотя и самым впечатляющим среди них.
И самым странным. Дело было не только в исчезновении археолога, на которое я тогда не обратил особого внимания – в окрестностях капища множество крутых откосов и тёмных оврагов, на краю которых запросто можно оступиться; я обещал профессору Кауфману, что этим случаем займутся наши специалисты, но они ничего не смогли выяснить. Им не удалось разгадать массивную, как колонны древнего храма, тишину этого необыкновенного места. Увы, и я не сумел прочесть его историю. Я положил ладонь на шероховатый, зернистый, горячий от июльского солнца камень, закрыл глаза. Если бы удалось очистить сознание от всех до единой мыслей, прошедшие века, возможно, заговорили бы со мной далёкими голосами и сумрачными мимолётными образами. Но ничего не получилось. В моём отношении к этому капищу уже тогда был неопределённый опасливый интерес, мешавший достичь необходимой для психометрии отстранённости. Оно словно бы смотрело на меня, это сооружение. Да, именно смотрело. Это был гранитно-тяжёлый, давящий и как будто изучающий взгляд, который чувствовался спиной – лопатками, дугой позвоночника, всеми внутренностями. Не выдержав, я обернулся – но увидел лишь утёс над рекой. Возможно, профессор Кауфман тоже чувствовал нечто подобное: я видел, как он боится этого места – и в то же время как притягивает его к нему.
Я думал, что не скоро вернусь к этим камням – проекты по созданию оружия представлялись мне тогда гораздо важнее, чем ветхие тайны древних построек. Однако я заблуждался…
24 августа 1942 года
– Мне следовало бы попросту отстранить вас от работы.
– За что? За то, что я помог этому лазарету, который по какому-то недоразумению именуется гарнизоном Дьеппа, дать англичанам хорошего пинка?
– За нарушение приказа, за очередную неуместную инициативу – раз. За то, что вы окончательно убедили вермахт[3] в том, что с нами нельзя иметь дел – два, – Лигниц, по своему обыкновению, говорил тихо, без интонаций, его сухое блёклое лицо, исчерченное преждевременными морщинами, ничего не выражало. Что стояло за его словами, Штернберг не мог услышать, прочесть, ощутить – любое обозначение в равной степени подходило к тому не имеющему названия чувству, которым они оба владели в равной степени, и потому были закрыты друг для друга. Но глаза Лигница за слюдяным блеском тонких стёкол были усталые и понимающие, и Штернберг знал, что начальник не собирается выгонять его со службы – ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо ещё.
– Если расставить вдоль побережья орудия хотя бы в половину мощности «Штральканоне», – Штернберг, подавшись вперёд, указательным пальцем несколько раз ткнул в стол, размашисто очертив ломаный контур береговой линии, – об опасности второго фронта можно будет забыть. Неужели генералы этого не понимают?
– Они понимают лишь то, что солдаты под действием этих лучей напрочь теряют голову. Становятся неуправляемыми. И что устройства типа «Штральканоне» будут поставляться не в вермахт, а в СС. Кто вам приказал стрелять по пляжу? Вы должны были использовать «Штральканоне» только в качестве зенитного орудия.
– Благодаря так называемому «нарушению приказа» танки не вошли в город! – запальчиво заявил Штернберг. – Разве этого мало? И с каких пор наши генералы беспокоятся о душевном здоровье вражеских солдат? Я думал, им наоборот понравится, что англичане сами лезут на мушку. Просто в будущем следует изменить тактику, чтобы не страдали наши солдаты. Вообще, нужно как можно скорее представить проект фюреру…
– Ваш проект – чистейшая утопия, – вздохнул Лигниц. – Где вы наберёте операторов? Людей не просто со сверхчувственными способностями, а со способностями вашего уровня?
Штернберг снял громоздкие очки в стальной оправе, достал из кармана кителя мятый белый платок и принялся протирать круглые линзы, поглядывая на начальника из-под длинной чёлки. Он нарочно редко стригся – чтобы волосы падали на глаза.