Дорохову радует то, что молодые «живут друг для друга, как голубь с голубкой», что «Нина наша — редкая жена»[8].
Их дом по-прежнему открыт для хороших людей. П. В. Шумахер подарил Аннушке свою фотографию, сопроводив ее стихотворным обращением:
Как и раньше, к Дороховой стекались все известия о декабристах. Стекались потому, что она спрашивала о них, интересовалась их судьбою. «Ради бога, напишите про наших…» — обращалась она к тому же Оболенскому.
И снова — о Нине. 14 июня 1862 г. Дорохова писала Фонвизиной:
«Я живу ожиданием… жду разрешения моей Нины…»
В письме какая-то тревога. Неосознанная, подспудная…
В начале 1863-го, на двадцать первом году жизни, Аннушки-Нины не стало. Горе же Дороховой представит любой.
«Смерть Нины меня согнула не только до земли, но я боюсь, чтобы не пригнула меня даже в преисподнюю, — пишет она друзьям. — Я что-то не умею молиться, так тяжко, что мочи нет. Я так ее любила. Она была так молода, так счастлива…»
Мария Александровна оплакивает свою воспитанницу, а мысли ее уже о Наташе.
«Милый ребенок…»
Это о дочери Нины.
«И бедная Наташа меня не утешает…»
А все же есть о ком и о чем заботиться. Значит, надо жить!
…Прожила она недолго — умерла в 1867-м…
Мне хочется узнать о них больше.
О Дороховой. Ее приемной дочери. Их доме, в котором запросто бывал Шевченко.
О судьбе портретов «нижегородских декабристок».
Передо мною письма из Исторического музея, из Пушкинского Дома, из Центрального Государственного архива Октябрьской революции, из Отдела рукописей Библиотеки имени В. И. Ленина, из музеев Киева и Горького — ответы на посланные туда запросы об этих самых портретах.
Проверены десятки фондов — Шаховских, Болконских, Якушкиных, Фонвизиных, многих других. Обследованы экспозиции и запасники — тоже многие.
«Нет…» «Не найдено…» «Пока не обнаружено…»
Пока! Такая формулировка устраивает меня. Портреты были. Где-то, возможно, они есть. Их надо найти.
Не отысканы шевченковские письма к Дороховой и Пущиной.
Не прочтены — потому что не найдены — семейные бумаги, не исключено даже, что дневники, в которых могла идти речь о поэте-друге.
Относящееся к Марии Александровне и ее близким — все решительно, до малейших деталей — нас интересует, нам дорого.
Владимир Кандалов, Александр Черепанов
МУДРОСТЬ СТАРЫХ ПИСЕМ
В сутолоке бегущих дней мы часто упускаем важное, порой — неповторимое. Потом, как старики говорили, близок локоть, да не укусишь… Мы не ведем регулярно дневников, не особенно любим писать письма, наловчились в праздники поздравлять родных и друзей открытками, а в случае нужды предпочитаем телефонные разговоры и телеграммы. А зря! Обеднели… Ленивыми стали, хотя немало суетимся каждодневно. Но такая «деятельная жизнь» часто выступает как оборотная сторона обломовской лени.
Эти рассуждения невольно приходят на ум, когда вспоминаешь о Владимире Павловиче Бирюкове. С шестнадцати лет начал он собирать и записывать устно-поэтические произведения. Многочисленные хождения и поездки по Уралу и Зауралью позволили накопить огромное количество материалов, характеризующих жизнь и быт народа в прошлом и за годы советской власти.
Владимир Павлович Бирюков родился 22 июля 1888 года в с. Першино Курганской области. Большая часть его жизни связана с городом Шадринском.
В. П. Бирюков человек большой культуры. Он окончил Казанский ветеринарный и Московский археологический институты. Член Союза писателей СССР.
Бирюков — автор многих сборников и книг по устному народному творчеству Урала и Зауралья, сотен статей по вопросам истории, археологии, этнографии, языкознания. Им заново открыты имена многих писателей, связанных своей жизнью, творчеством с Уралом, записаны тысячи фольклорных текстов, составлен «Словарь народного языка на Урале»…
В. П. Бирюков хорошо знал историю края и его людей, которым он уделял значительную часть своего дорогого и далеко не бесконечного времени.
Нам посчастливилось в юности почти три года переписываться с ним. В 60-е годы мы оба писали стихи, пробовали их публиковать в газетах, участвовали в литературных диспутах и вечерах. Стихи учили нас прислушиваться к народной речи, чутко и свежо понимать родной язык. Многое в этом идет от В. П. Бирюкова, от его книг, выступлений и мудрых писем. Большая часть корреспонденции, к счастью, сохранилась.
Вот одно из первых писем Владимира Павловича:
«Полагаю, уже поняли важность собирания сведений о ранних шагах писателей. И я в 1903 году записал в своем дневнике такую мечту. Правда, сбылась она в несколько ином плане против тогдашнего желания, — по линии фольклора и краеведения.
В октябре 1936 года я встретился в Магнитогорске с молодой девушкой Л. К. Татьяничевой и записал с ее слов автобиографические сведения. А теперь кто эта Л. К. Т-ва?..
Видите, как важно ловить и «молодых», «начинающих».
В другом письме из Шадринска (28 апреля 1960 г.) не только о стихах одного из нас, но вообще, наверное, о стихах, Владимир Павлович откровенно высказался так:
«Вы трудитесь на стихотворном поприще. А ведь «выгоднее» на прозаическом. Даже больших поэтов стихи читаются мало. Считаю, что это — законное явление: надо сначала в школе воспитать вкус к стихам, а затем давать в них что-то и познавательное, но не одни «переживания». Признаюсь, я и сам не поклонник стихотворного дела, но навязывать своих мыслей никому не имею права.
Иное мое отношение к песне, но при условии, если она найдет хорошего композитора. Сколько у нас песен — изделий больших поэтов, а между тем не привились массе. Самое же главное, чтобы масса подхватила…»
И о том же в мае:
«Кстати, не подумайте, что я против стихов, — совсем нет, пишите и пишите… но и прозу не обегайте, — тоже полезно!»
Летом 1960 года характер нашей переписки несколько меняется. Может быть, Владимиру Павловичу было не до нас, но — чуткий и обязательный — он пишет:
«Только что собрался было написать Вам письмо, как случились большие события: и Курган и Челябинск прислали мне телеграммы, и все по поводу моего переезда. Потом разговоры по междугородному телефону, а в заключение ко мне приехал зам. директора Челябинской областной библиотеки по научной части Б. Т. Уткин с приглашением перебраться в Челябинск.
Сейчас гость еще раз детально знакомится с моим собранием, расспрашивает об условиях, на которых я бы перебрался в Челябу и проч.».
Относительно обязательности в корреспонденции Владимир Павлович 8 июня 1960 года писал:
«Существенный вопрос. В конце последнего письма Вы бросаете: «Кончаю, просто некогда расписываться. О, время, время!..» Скверно, когда переписка становится повинностью. Этого допускать никак не надо между друзьями. И вовсе не обязательно тотчас же отвечать на письмо, тем более, когда переписка чистая. Надо дождаться того времени, когда писать письмо станет потребностью, а не вымучивать из себя строки. Чем дальше не пишется, тем интереснее содержательнее получается.
Вы знаете, как я отвечаю на письма? Вновь читаю письмо друга, подчеркиваю красным карандашом те строки, на которые я должен откликнуться. Вот и теперь: уже в третий раз прочел Ваше последнее письмо, отчеркнул и по красным линиям отвечаю…