Еще раньше, в одиннадцатом веке, некий вспыльчивый юный аристократ, не умевший ни читать, ни писать, направляясь в Страстную пятницу в Сан Миньято, повстречал человека, убившего его брата. Тот, моля о пощаде, раскинул руки, словно распятый Христос и, следуя невольному порыву, может быть, потому, что дело происходило именно в Страстную пятницу, юноша пощадил его, и, придя в церковь, преклонил колени в молитве перед изображением Распятия. В знак одобрения его сдержанности Иисус на картине склонил голову. Эта история приключилась со святым Джованни Гуальберто, основателем валломброзианского ордена, удивительной личностью, чья борьба против симонии[44] имела огромное значение для возрождения религии в одиннадцатом веке, но которого помнят скорее не как одного из первых реформаторов церкви, а как человека, отказавшегося от кровной мести. На самом деле, он был типичным флорентийским экстремистом, и его буйные монахи вместе со своими сторонниками будоражили город в течение следующих сорока лет, чем вызвали большой скандал и поставили в неловкое положение папу Урбана II, также реформатора церкви и великого смутьяна. Джованни превратил Флоренцию в штаб-квартиру реформаторского движения; при нем борьбу стали вести открыто, на площадях, где монахи его ордена с мечом в руке встречали силы епископа. Однажды набожные женщины вытерли кусками холста кровь, пролитую свирепыми монахами, и ткань эта с тех пор хранилась в раке. Тем временем святой осуществлял руководство всеми операциями из своего монастыря в лесу под Валломброзой, где боролся с плотскими грехами, к которым было склонно его мужское естество, и учился писать собственное имя.
В средневековой Флоренции, метавшейся между крайним фанатизмом и спокойной, просвещенной веротерпимостью, процветали самые разные религиозные секты. С одной стороны, город был центром эпикурейства, в том смысле, в котором тогда понимали это слово (считалось, что Фарината дельи Уберти был эпикурейцем, то есть безбожником, скептиком и материалистом, ставившим превыше всего плотские наслаждения); с другой стороны, именно там вызревали теория и практика пуританства. В двенадцатом и начале тринадцатого века здесь появились тысячи последователей патаренской ереси, весьма напоминавшей альбигойскую. Флоренция была оплотом патаренской «епархии», самой могущественной в Италии, с собственными епископами и духовенством. Члены этой пуританской секты верили, что мир полностью находится во власти дьявола; они были вегетарианцами и пацифистами, отказывались жениться или приносить клятвы; они не верили в крещение, причастие, в молитвы и раздачу милостыни в память умершего, в почитание святых мощей и изображений, или образов. Также они думали, что все папы, начиная со святого Сильвестра (несшего ответственность за так называемый «Константинов дар»[45]), были обречены на вечное проклятие. Флорентийцы, коими периодически овладевала жажда религиозных реформ, а также жажда создать идеальное государство, глубоко симпатизировали таким бескомпромиссным учениям. В святом Джованни Гуальберто и в ранних тосканских отшельниках, как и в многочисленных косматых Иоаннах Крестителях, можно увидеть предшественников великих францисканских «возрожденцев» и, в конечном итоге, Савонаролы. Черты фанатизма, присущие флорентийскому’ характеру, и стали причиной того, что в наши дни флорентийские церкви выглядят «протестантскими» или «реформаторскими», по сравнению с церквями Лукки, Сиены, Венеции, Рима. По своей природе флорентийцы были иконоборцами, ниспровергателями традиционных образов. Одержи победу Савонарола, не понадобился бы Лютер.
44
45